Скорее всего, братья Перро несколько преувеличивают свою роль в истории появления «Писем к провинциалу». Такое воззвание к общественному мнению было насущно необходимо янсенистам, и они это понимали. Паскаль, человек, лишь недавно пришедший к ним из мира и в ту пору еще с миром не порвавший, с умом не только глубочайшим, но и пронзительным, с темпераментом молодости и жаром неофита, а главное, с живым, отточенным в научных спорах, неотразимым пером, годился для подобного предприятия куда лучше, чем Арно с его суховатой и тяжеловесной манерой изложения или почти еще безвестный в то время Николь (он, впрочем, и позднее страдал некоторой многоречивостью, вялостью и водянистостью слога, за что его так и называли «Паскаль без стиля»).
«Письма» – за первым последовало в течение года еще семнадцать – построены как рассказ человека беспристрастного, бесхитростного и далекого от теологических распрей, но наделенного твердым благочестием, здравым смыслом и острой любознательностью. Желая вникнуть в суть дела, он расспрашивает самих иезуитов об их учении, выслушивает обширные цитаты из сочинений иезуитских авторов, – словом, как бы предоставляет им самим говорить за себя. И тем убийственнее оказывается его ирония, тем обоснованнее его негодование, что иезуиты сами выставляют напоказ все логические неувязки, все сомнительные новоизобретения своей доктрины, а главное – всю моральную опасность своих попыток поставить религиозную нравственность в зависимость от мирских соображений, истолковывать ее заповеди применительно к сиюминутным нуждам. Ведь стоит разрешить себе однажды мысль об относительности моральных законов, об их приспособляемости к меняющимся временам, о возможности их смягчать сообразно различным обстоятельствам – и уже не обозначишь предела допустимого, не удержишься от губительных сделок с совестью. Иезуитская теория «благих намерений», которые, если рассуждать умело и подыскать нужную словесную околичность, можно обнаружить за любым дурным поступком, и служит тому, чтобы облегчить подобные компромиссы, найти такие уловки и оговорки, чтобы можно было оправдать даже ложь, даже разврат, даже убийство, даже – настаивает логика «Писем» – ледяное равнодушие в вере, при условии лишь послушания духовным руководителям и самого формального и нестрогого соблюдения внешних обрядов.
Таковы последствия политики, принципы которой простодушно изъясняет добрый отец-иезуит, один из основных персонажей «Писем»: «Увы! Мы хотели бы главной своей целью сделать единственно установление евангельских заветов во всей их суровости. И строгость наших собственных нравов свидетельствует с очевидностью, что если мы допускаем какое-то послабление для других, то это скорее из снисходительности, чем по намерению. Мы принуждены к этому. В наши времена люди так испорчены, что коль уж мы не можем заставить их идти к нам, приходится нам самим идти к ним. Иначе они бы совсем расстались с нами и вели бы себя еще хуже, будучи предоставлены самим себе. Вот для того, чтобы удержать их, наши казуисты и считаются с пороками, наиболее распространенными во всех сословиях, и вводят правила столь мягкие, не оскорбляя все же при этом истины, что только самые закоренелые упрямцы могут быть ими недовольны. Ибо главнейшее намерение, принятое нашим Обществом для блага религии, – не отталкивать кого бы то ни было, чтобы не ввергать в отчаяние человечество». Паскаль же так определял результат подобных забот о «благе религии» (в тексте, созданном несколько позднее «Писем»):