«… Эти новые богословы вместо того, чтобы соглашать жизнь людскую с заповедями Иисуса Христа, взялись соглашать заповеди и законы Иисуса Христа с нуждами, страстями и наслаждениями человеческими. И вот посредством такой ужасной перестановки те, кто выдает себя за ученых и богословов, подменяют истинную мораль, которая должна основанием своим иметь единственно слово Божие, а целью – христианскую любовь, моралью совершенно человеческой, имеющей основанием только разум, а целью – только похоть и страсти нашего естества».
Эффект «Писем», печатавшихся тайно и сначала анонимно, затем под псевдонимом, превзошел все ожидания. Паскаль нашел свой стиль, сжатый и блистательный, выработал язык, с которого, по сути, начинается современная французская проза. Он нашел нужный тон, идеальное сочетание пафоса и иронии, глубокомысленности и остроумия. Он создал жанр, который подхватят Монтескье и Вольтер, которому будет суждено самое завидное будущее. Экземпляры «Писем» рассылались по всей стране, их читали друзья и враги, ученые мужи и светские дамы, Мазарини (который им посмеялся) и канцлер Сегье (которого от них чуть не хватил удар). Николь переводил «Письма» на латынь и задавал переводить отрывки из них своим ученикам в «маленьких школах». Тираж этого сочинения превысил десять тысяч: цифра неслыханная по тем временам. Никола Витар принимал самое деятельное участие в его подпольном издании и распространении. Типограф Дени Ланглуа, которого арестовали за печатание пятого «Письма», показал на допросе, что рукопись он получил от «некоего Витара», каковой «наблюдал за изданием, делавшимся по заказу Господ из Пор-Рояля».
Иезуиты попытались, конечно, защищаться, указывали на неточность и пристрастность Паскаля в отборе цитат, на неувязки в ходе его рассуждений. Все напрасно. Сто лет спустя Вольтер в своем «Веке Людовика XIV» оценивал ситуацию так: «Иезуиты, за которых стояли папы и короли, в мнении публики совершенно погибли… Были испробованы все способы представить их отвратительными. Паскаль сделал больше: он представил их смешными. Его «Письма к провинциалу», появившиеся в то время, были образцом красноречия и остроумия. В лучших комедиях Мольера не больше колкости, чем в первых из «Писем»; у Боссюэ не больше возвышенности, чем в последних из них. Правда, вся книга строится на ложном основании. Целому ордену умело приписываются крайние воззрения нескольких испанских и фламандских иезуитов. Такие воззрения можно было бы столь же легко обнаружить и у доминиканских или францисканских казуистов; но обвиняли в них одних иезуитов. Автор «Писем» старается доказать, что иезуиты имели твердый умысел развращать людские нравы, умысел, которого никогда не было и не может быть ни у одной секты, ни у одного ордена. Но его задачей было – не выяснять истину, а завоевывать публику. Иезуиты, не имевшие тогда ни одного хорошего писателя, не смогли смыть позора, которым покрыла их книга, написанная лучше, чем какая бы то ни было до нее во Франции».