– Где след? – нахмурился Жунев.
Покровский тоже нахмурился. Первая мысль, конечно, мало ли по Москве следов от галош, и вторая мысль такая же, что вряд ли это наш след, и третья мысль все та же, что на каждую галошу не начихаешься.
– На объявлении, на доске объявлений.
– На доске объявлений?
Представился маленький мультипликационный Бадаев, врывающийся в цирковой двор: подпрыгивает, как каратист, и бьет ступней в галоше по доске объявлений.
– Объявление о собрании кооператива на ватмане. У них же там кооператив циркачей…
– Ну!
– Вот, а на объявлении след.
Маховский, заместитель директора Музея авиации и космонавтики по научной работе, физически в себя в больнице пришел, но морально не оклемался. Был уверен, что вот-вот умрет, потребовал священника для решающей исповеди. По мнению врачей, никуда он не умрет еще может и полвека, просто паникер, но глупо ведь не воспользоваться ситуацией.
Покровский спросил врача, часто ли умирающие взыскуют исповеди. Встречаются, оказывается, такие оригиналы, что даже перед смертью продолжают верить в бога. На подобные просьбы внимания стараются не обращать. Но за Маховским наблюдение, в больнице сидел милиционер, оперативно сигнализировал. Решили пойти Маховскому навстречу.
– Темные средневековые предрассудки на службе социалистическому правопорядку! – так сформулировал Покровский.
Он предлагал нарядить попом Гогу Пирамидина, комплекция солидная, но тот сказал, что может не выдержать и загогоготать. И тут же так убедительно загогоготал, что кандидатура его сама отвалилась.
Пришлось Покровскому брать на себя кощунственную роль. Рясу и здоровенный картонный, выкрашенный в золото крест быстро притащил откуда-то Иван Сергеевич. Ряса огромная, на пять размеров больше, священнослужители зачастую люди изрядные – но Маховский все равно лежит в койке, не заметит. Покровский критически оглядел себя в зеркало. Для полноты картины привязали черную бороду.
– Сама Живоначальная Троица от настоящего не отличит, – одобрил Гога Пирамидин.
– Лоб недостаточно толоконный, – сказал Покровский.
– Это можно поправить, – Гога Пирамидин вознес для щелчка десницу.
– По зеркалу щелбани, – сказал Покровский. – Спорим, не разобьешь.
Проверять не стали.
Больной импровизированному священнообязанному обрадовался, попробовал сесть в постели, трясясь от бодрящего сочетания страха и решимости. Но сразу лег обратно.
– Как вас величать, отче?
– Отец Пигидий.
– Я слышал о вас!
– Возможно, сын мой, возможно…
Было ли Покровскому стыдно?
Пользоваться слабостями верующего человека – стыдно, конечно. Но это рассуждение вообще, в безвоздушном пространстве.