Здравствуйте, ваш звонок перенаправлен на голосовую почту Жанны.
Я нажал на отбой. Вернулся к себе.
Открыл дверь, в нос ударил запах скипидара. Я увидел прислоненные к стене холсты, кучу банок с масляными красками. Включил музыку и выключил телефон, чтобы не отвлекал.
Я работал до вечера.
Назавтра, едва проснувшись, снова взялся за работу.
И на следующий день тоже.
Я доделал одно панно. Потом другое.
День или два я думал, что у меня получится. Что я поймал ритм.
Потом эйфория прошла. Уже перевалило за полночь. Я поставил завершенный холст рядом с другими. Осмотрел их все. Вспомнил, к чему изначально стремился: перенести на холст как бы само время. Маленький фрагмент времени, ставшего осязаемым.
Во всех картинах чувствовалось упорство. Терпение. Бесконечное терпение. Но не было чуда. Получалось как-то натужно, без живого дыхания.
Я впал в уныние. Сказал себе, что напрасно трачу время. Что глупо и смехотворно пыхтел впустую. Почувствовал себя опустошенным, униженным, мне стало тошно. И в то же время как будто тяжесть свалилась с плеч.
Я взял Лодоли, которого мне дала Мари еще несколько месяцев назад. Снова прочел название на обложке: “Претенденты”. Мне захотелось бросить все и только читать. И сразу полегчало, оттого что я разрешил себе подумать: брось! До лучших времен – брось!
В книге была рассказана история некоего Константино, садовника на вилле в одном из пригородов Рима. Начинается все на барже-ресторане, все тихо-спокойно, баржа мирно покачивается на воде, пляшут ночные огоньки. Константино пьет с двумя мужчинами, они вроде как друзья. Прекрасный вечер. Но тревога нарастает. Все чинно, никаких резких движений, они чрезвычайно вежливо беседуют. Но Константино понимает, что эти двое пришли его убивать. Казнить без шума и лишних драм. Так же тихо, как они сейчас с ним разговаривают в его последний вечер.
Рим вокруг спокоен. Константино каждую ночь охранял огромный синий сад, куда подручные хозяина регулярно приносили трупы и там закапывали. Внешность их менялась, но имена никогда, это постоянно были Феделе и Оттавио, только Феделе и Оттавио, иногда Феделе был маленьким и толстым, в другие ночи – худым и высоким, Оттавио иногда появлялся в шляпе, иногда без, и в какой-то момент становится ясно, что трупы, которые каждую ночь закапывают Феделе и Оттавио, – это вчерашние Феделе и Оттавио, и вся книга такая, подсвеченная тайной, погруженная в сумрак, в синеву – синеву ночи среди огромных, тщательно ухоженных лужаек, синеву ночных цветов в темноте.
Перевод Мари был полон очаровательных находок, например, сцена, где Константино, впервые оказавшись в саду, решает полить растения, “потому что солнце заходит, а он знал, что это час, когда на белом свете поливают сады”. Мне страшно понравилось это “на белом свете”. И что Мари поставила это перед глаголом, а не после. “Час, когда на белом свете поливают сады”. Мне захотелось заглянуть в итальянский текст, узнать, как это сказано у Лодоли. Посмотреть итальянскую фразу и понять, что заставило Мари перевести ее именно так, а не иначе. Константино орудовал шлангом и чувствовал важность своей миссии, “он был человеком воды”. Какое чудо! В конце он не удержался и опять ослушался своего повелителя, приговор обжалованию не подлежит: он должен покинуть сад навеки, и это все равно что быть изгнанным из рая, но, уходя, он произносит слова надежды: “Мир велик, и для людей нашей породы всегда найдется уголок”. Слова, так похожие на те, что твердил автостопщик. Мир велик. Он повторял их как мантру. И для людей нашей породы всегда найдется уголок.