Я не ответил.
– Таких пар много, – добавила она. – Мы не единственные.
Но я так ничего и не сказал. Должно быть, в этот момент перегорела лампочка, потому что в гостиной внезапно стало немного темнее, и едва угадывались контуры дивана, двух стульев и единственной картины Сатурнино Рамиреса[30]: несколько бильярдистов играют в пул, почему-то – я этого никогда не понимал – в черных очках. Я чувствовал себя усталым и нуждался в обезболивающем. Аура села на диван, закрыла лицо ладонями, но не было похоже, что она плакала.
– Я думала, тебе понравится, – сказала она. – Что я делаю что-то хорошее.
Я отвернулся и оставил ее одну, прервав, вероятно, на полуслове, и заперся в ванной. Нашел таблетки в узком синем шкафчике, белый пластиковый пузырек с красной крышкой, которую почти всю как-то раз сжевала Летисия, перепугав нас (оказалось, она не добралась до таблеток, прикрытых ватой, но ребенок двух-трех лет все время в опасности, ему угрожает весь мир). Я проглотил три таблетки, запив водой из-под крана, дозу большую, чем рекомендуют, но мой вес и размеры позволяют такие излишества, когда боль сильная. Затем я долго принимал душ, он всегда приносит мне облегчение; когда же вернулся в нашу комнату, Аура спала или притворялась спящей, и я постарался не разбудить ее или поддержать эту ее удачную выдумку. Разделся, лег к ней спиной и больше ничего не помню: сразу же провалился в сон.
Когда я уехал на следующее утро, было очень рано, особенно для Страстной пятницы. Дневной свет еще не добрался до нашей комнаты. Мне хотелось верить, что именно из-за этого, а еще из-за общей сонливости, витавшей в мире, я никого не разбудил, чтобы не прощаться. Вибратор все еще лежал на столе в гостиной, красочный и пластиковый, как игрушка, которую забыла Летисия.
* * *
В Альто-дель-Триго на дорогу внезапно лег густой туман, похожий на заблудившееся облако, и почти нулевая видимость заставила так сильно сбросить скорость, что меня обгоняли даже селянки на велосипедах. Туман оседал на стекле, как роса, и мне пришлось включить дворники, хотя дождя не было, и фигуры – машина, которая ехала впереди, пара солдат, патрулирующих шоссе с автоматами наперевес, ослик с поклажей – мало-помалу всплывали снаружи, как в густом молочном супе. Я подумал о низколетящих самолетах: «выше, выше, выше». Подумал о тумане и нашумевшей аварии в Эль-Табласо[31] в далеких сороковых годах, но так и не вспомнил, случилась ли она из-за плохой видимости на этих предательских высотах. «Выше, выше, выше», – говорил я себе. Затем, когда начался спуск к Гуадуасу, туман исчез так же внезапно, как лег, вдруг показалось небо, накатила жара и все изменила: вокруг буйствовали растения, отовсюду доносились запахи, а на обочинах замелькали фруктовые лавочки.