XI
Он так и сказал: «Давно так никто не постился, как мы», и потом добавил про Пасху. А еще он сказал, что мы должны отдохнуть, и, так как у нас не осталось еды, то привал будет нашим разговением. А потом мы пройдем по ущелью, оставим проклятую Игуэрру по левую руку и доберемся до апельсиновой рощи, что растет на берегу Санта Элены. Правда, он называл Игуэрру Смоковницей, как местные жители. Фернандо так и сказал: «Обогнем бесплодную Смоковницу, а там рукой подать до апельсиновой рощи». Все остальные звали Игуэрру не иначе, как проклятой. Ведь там погибли Коко и Мануэль Эрнандес, и Марио, настоящие партизаны…
И когда стемнело, мы устроили привал, но мало кто спал в те последние пару часов, перед последним боем в ущелье Юро… Ньято сварил кофе, и все разбрелись с котелками, а для Фернандо заварили матэ. Тусклые блики костра бросали алые отсветы на блестящее, словно из бронзы отлитое лицо Ньято, на узловатые кисти его беспокойных, постоянно ищущих дела рук. От этого робкого пламени кромешная тьма вокруг становилась еще непрогляднее. Я, подложив рюкзак под голову, лежал у костра, чуть поодаль от командира, отчетливо слыша его тяжелое дыхание. Волна радости и эйфории, накрывшая нас на вершине скалы, схлынула, и на всех камнепадом навалилась неимоверная усталость. Мало кто спал. Воспаленные мысли барахтались в мозгу, как в непроходимых дебрях развинченных бессонницей нервов, это напряжение не оставляло в покое, заставляя переговариваться, ворчать и ворочаться, шурша изможденными телесными оболочками по остывающей каменистой почве. Больше других не унимался Пачо. Рассыпаясь проклятьями, он твердил: «Чертово место! Не зря местные говорят, что здесь вечны лишь камни!.. Чертова грязь… Я не мылся уже целый месяц». Пачо-чистюля, так мы его звали. Он больше других страдал от отсутствия мыла и средств гигиены, но чертыхаться ему все равно не следовало. Фернандо очень не любил, когда кто-нибудь из партизан чертыхался, таких ожидала словесная порка. И голос Фернандо раздался, но неожиданно тихий и терпеливый. Он словно успокаивал несмышленого приболевшего малыша: «Не ругайся, Пачунга. Уже сегодня мы доберемся до апельсиновой рощи…». От этих слов Пачо разом утихомирился, но командир продолжал. Ньято как раз принес ему калебасу. Металлическую бомбилью давно потеряли, и Ньято смастерил для командира другую, из отростка лианы. «Апельсиновая роща… Это сущие райские кущи… – говорил Фернандо тихим, скорее, слабым голосом. – Именно оттуда мы уйдем в новые, более подходящие зоны… Но прежде, дорогой Пачунга, мы войдем в воды Санта-Элены, и смоем с себя всю грязь и пыль, и усталость. Представляешь, Пачунга, каково это, окунуться в обьятья Елены Прекрасной?» Он обращался к Пачунго, но мы все слушали жадно, зная эту манеру Фернандо: он называл кого-то одного, но обращался к каждому из нас. «Ничто не сравниться с объятьями Санта-Элены. Разве что объятья Пречистой Девы… Мы хорошо отдохнем там, в апельсиновой роще, наберемся сил. И отправимся в новые, более подходящие зоны». Так он говорил…