Мачин и Маймура не стали заходить в дом. Псы остервенело кидались на партизан, грозя сорваться с привязи. «А помнишь, как эти зверюги ластились к командиру?» – горько усмехнувшись, сказал Мачин своему товарищу, кивая на пасти, брызжущие злобной пеной. Маймура как-то странно взглянул на него. Как затравленный зверь. «Но сейчас с нами нет командира…» – произнес он.
А в хижине, затаив дыхание, сжимая винтовки и глядя широко распахнутыми глазами в такие же, округлившиеся от ужаса зрачки детишек Рохаса, сидели солдаты из армейского патруля… Так сидели они, окаменев от страха, до тех пор, пока партизаны не удалились. И всё это время колокольными звонами в их барабанных перепонках отдавался неистовый лай собак.
XIV
Когда Онорато явился в лагерь, гамаки ещё не свернули. В предутренних сумерках его белая рубашка мелькала в чаще, словно мертвенно-бледная тень призрака. Но в лагере его встретили, как спасителя. Даже несколько окликов – радостных, но слабых и приглушённых, – прозвучало в ответ на приветствие кампесино.
– Мир вам! – произнес Онорато.
Почти никто не спал. Несмотря на страшную усталость, свалившую всех накануне. Малярия, босые ноги, покрытые незаживающими кроваво-гнойными ранами, простудная лихорадка, истощение, жажда терзали каждого, не давали уснуть. Почти каждый мучился животом после горячей пищи, приготовленной на ужин из принесенных Густаво Мачином и Фредди Маймурой продуктов.
К партизанской стоянке друга-проводника привел Исраэль Рейес. «Вставайте! Вставайте! – приговаривал темнокожий гигант, не скрывая радости. – Вставайте, Онорато пришел!» Он как раз стоял на часах в предутреннее время. Это он заметил мелькавшее среди черных стволов белёсое пятно, это он окликнул идущего тихим шёпотом, от которого лицо кампесино стало таким же белым, как его рубаха. Крестьянин увидел, как черный ствол дерева разделился надвое и заговорил. «Вот духи леса пришли наказать меня за предательство», – подумал крестьянин, и рубаха его вмиг стала мокрой от холодного пота. Но тут белозубая улыбка, ослепительная даже в предутренней полумгле, прорезала черный ствол. И кампесино, перекрестившись, понял, что это всего лишь один из партизан – высокий, чернокожий. «Идем», – добродушно произнес он с каким-то странным, похожим на бразильский, акцентом.
Рохас простодушно улыбался, стоя среди партизан. Он как раз вспоминал, как только что его напугал этот здоровенный негр.
Партизаны, кто со стоном, кто с ворчанием, кто с немой гримасой боли, выбирались из своих гамаков-колыбелей. Вся фигура проводника, одетого в белую рубаху, выражала терпение и готовность помочь, и стоны сменились бодрыми возгласами и репликами. Партизанам казалось, что улыбка на простодушном лице кампесино – это луч спасения, которое ждет их впереди, на том берегу Рио-Гранде. Это отсвет другой, лучезарной улыбки, принадлежащей их командиру. И там, на том берегу, они обязательно встретятся, и снова станут единым целым – ядром Национально-освободительной армии Боливии под командованием Фернандо…