Мы, новички, чуть-чуть приотстали, уступая дорогу остальным, с радостными возгласами кинувшимся к сидящему человеку. Он поднялся навстречу, и с каждым из окруживших его по очереди братски обнялся, не вынимая сигары изо рта.
– Ах вы, бродяги, где же вы шлялись!? – в его голосе, чистом, сильном и зычном, сверкали искры искренней радости. – Что же, опоздавшие, отправить вас сразу в марш-бросок? Почти все уже здесь! Дождемся Блондина и Антонио. Ух-х, устрою им тяжелую жизнь. Узнают, как шляться по европейским кабакам на народные деньги.
Не все из окруживших своего командира восприняли прозвучавшую угрозу как шутку. Густаво Мачин Оед, с исполненным серьезности выражением на своем и без того солидном, «профессорском» лице, в форме доклада низшего чина старшему военачальнику начал оправдывать себя и товарищей, упирая на то, что их задержка связана никак не с парижскими борделями и казино Монте-Карло, а с датой отправки из Манилы. То же касается и Оло Пантохи – Антонио и Блондина – Хесуса Гайоля.
Он так и сказал: «Манилы» … Нам еще было невдомёк, что таково кодовое название кубинской столицы Гаваны. Что ж, нам еще предстоит твердить это слово, как заклинание, в бреду малярии или простудной горячки, как безнадежную мольбу о помощи…
С удивлением мы, новички, наблюдали за их общением. Конечно, всё наше внимание было приковано к командиру. Ни львиной гривы, ни знаменитой бороды «барбудос»[26], с которыми мы неразрывно связывали по фотографиям образ героического команданте. И брови не густые и черные, а тонкие и седые, оголявшие выдающиеся вперед, нависавшие над глазами бугры лобной кости…Тогда еще многое в нем оставалось от Рамона Бенитеса, тихого гражданина сытой, преисполненной пацифизма Восточной Уругвайской республики. Героический партизан ещё был спрятан где-то в глубине, за ширмами чужого, маскировочного облика, который медленно, но необратимо, слой за слоем, как старые перья во время линьки, спадал с него от месяца к месяцу пребывания в сельве.
И вот он сам подошел к нам. Коко представил нас по очереди. Фернандо каждому пожимал руку. Ладонь его – большая, с длинными, будто стальными пальцами – обхватывала твою кисть твердо, но не с тупой крестьянской грубостью мужлана, желающего выказать свою силу. Рукопожатие его было прохладным и… милосердным. И его взгляд, бескрайне зеленый, как сельва вокруг, иронично-оценивающий и вдруг, за какой-то миг делающийся таким пронзительным, что невольно отводишь глаза.
– Это Алехандро. Или Ветеринар, – представил меня Коко. – Может починить машину.