Фош стоически выслушал в свой адрес град упреков, и когда Клемансо выдохся, он заговорил спокойным, ровным голосом:
– Людендорф постоянно опережает нас своими наступлениями, заставляя тратить на их отражение все наши стратегические резервы. Он играет ва-банк, и ему пока везет. Нам нужен всего месяц или, на худой конец, три недели спокойствия на фронте, чтобы собрать все свои силы в один кулак и ударить по противнику под Верденом. Я полностью ручаюсь за успех, но мне нужно время.
– Падение Парижа может расколоть страну, и тогда ваше наступление может не состояться, Фош, вы это понимаете?
– Заняв Париж, немцы не смогут продвинуться вглубь страны к Орлеану или Гавру. Я ручаюсь вам за это.
– А если с помощью своих монстров они перебросят полк или даже дивизию в ваш тыл и снова вскроют вашу оборону, что тогда? Именно этот вопрос, насколько я знаю, рассматривался вами сегодня на заседании штаба.
– Самый лучший выход – это новое русское наступление, пусть даже против австрияков. Сегодня сообщили, что умер император Франц-Иосиф, это очень благоприятный момент для наступления в Галиции. Немцы обязательно снимут свои войска с нашего фронта, и мы получим передышку.
– Знали бы вы, какую цену они за это просят! – взорвался Клемансо, сверля маршала злобным взглядом.
– Вам решать, господин президент. Хочу только сказать, что у Парижа осталось около 36 часов.
В пылу военных страстей этих дней мало кто обратил внимание на происшествие, случившееся в немецком Бреслау 5 июля. В этот славный солнечный денек в особняке польского адвоката Ковальского разыгралась страшная драма. Основной ее фигурой был постоялец пана адвоката господин Пилсудский, находившийся там под домашним арестом германской полиции.
Его арест носил чисто условный характер, поскольку в особняке находилось всего два представителя власти в лице агентов сыскной полиции, фиксировавших все перемещения своего подопечного по городу и его встречи.
В этот злополучный день один из агентов, спускаясь с крутой лестницы, подвернул ногу, и его товарищ поспешил отвезти больного к врачу, проживавшему в двух кварталах отсюда. Именно поэтому ворота поместья незваному гостю открывала личная охрана пана Юзефа в лице трех дюжих поляков.
Они исподлобья рассматривали седовласого кавказца в поношенном костюме, державшего под левой рукой среднюю коробку, тщательно завернутую в пергаментную бумагу.
– Что надо? – недружелюбно буркнул старший из охранников, однако гостя подобный тон ничуть не смутил.
– Пан Юзеф дома? – произнес он на хорошем немецком языке и, не дожидаясь ответа, повелительно произнес: – Доложи, что Камо пришел.