— делу искусства, например, для человечества всё-таки важному. И тогда, повторяю, куда важнее идея общественная, мысль права и свободы, а дело может катиться ко всем чертям, лишь бы с демократического достоинства человека не упало ни волоса. Примером может служить история, случившаяся с Феликсом Мотлем во время репетиции «Тристана» в Нью-Йорке. Ровно в двенадцать концертмейстер надел шляпу и оркестр закончил репетицию, хотя она отнюдь не была закончена: контракт джентльменов предусматривал репетиционный процесс лишь до двенадцати часов; не успели — тем хуже для дирижёра, который со своим интересом к делу остался один-одинёшенек. Не помогли никакие просьбы и вспышки гнева, а за последние Мотлю в конечном счёте пришлось даже извиниться, в противном случае человеческое достоинство музыкантов сорвало бы представление. Что касается прислуги, в крестьянских хозяйствах её человеческие отношения с хозяевами ещё существуют; в городах же последние остатки патриархальной гуманности давно уже до основания подорваны озлобляющей, оглупляющей, обезображивающей силой понятия о праве и достоинстве. Преданности, привязанности к дому, семейству уже не встретить; они считаются объектом эксплуатации, а буде дело дойдёт до тяжбы, решения запуганных социализмом судов ратифицируют подобные воззрения. Как разрешится вопрос о прислуге, покрыто непроглядным мраком; ясно лишь, что процесс уже не остановить.
И тем не менее «что-то, желающее служить» в человеке, без сомнения, неистребимо, и данный факт был бы очевиднее, если бы нынешний мир предоставил ему более широкие возможности для раскрытия. Слуг не осталось, поскольку не осталось господ, то есть таких господ, служить которым можно с чистой аристократической совестью. Инстинкт служения остаётся неудовлетворённым, когда иерархия превращается во что-то произвольное, мимолётное, необоснованное, а сегодня она именно такова. То, что официант, прислуживающий облюбовавшему кожаное кресло в холле современной гостиницы swell, не развалился в этом кресле сам, в ожидании, пока чай ему подаст swell, — чистая случайность; и, если бы они через пятнадцать минут поменялись местами, никто бы этого не заметил. Но у народа — я уже отмечал данную особенность — сохранилось аристократическое восприятие и естественнейшее, тончайшее чувство дистанции, он с совершенно недемократической точностью отличит хозяина от выскочки, это чувство не подкупить. Там, где ещё остаётся возможность служить из убеждения, он служит с удовольствием, ни в малейшей степени не ощущая ущемления своего человеческого достоинства. И тому, что коммерческой советнице Майер