он служит не из убеждения, иными словами, плохо, неверно, беспрерывно демонстрируя непослушание и только ради выгоды, удивляться не приходится.
Понятие человеческого достоинства — продукт нравов. На востоке Германии прислуга ещё наклоняется, чтобы целовать край господской одежды, — жест этот совершается искусно, естественно и достойно, в рамках этикета и принимается без смущения. Последнее хотелось бы подчеркнуть, поскольку лично мне думается, что это сложнее. Ибо так же, как легче (потому что удобнее) подчиняться, чем приказывать, служить вообще легче, чем позволять себя обслуживать; и встречается такого рода впечатлительность, которая делает это невозможным. Я как-то рассказывал об одном чувствительном монархе, которому стоило немалого труда проходить мимо стоявших перед ним навытяжку лакеев, хоть он и знал, что в данной позе они чувствуют себя комфортно, вполне в ладу с собой и, будь это в родных обычьях, безо всякого разлада пали бы ниц. Я хочу сказать, что демократия приходит сверху, а не снизу, и иначе всё-таки быть не должно. Не должна она быть претензией, сомнительным притязанием, наглым требованием, напротив, отречением, стыдом, отказом, человечностью. Должна снова стать тем, чем когда-то была в мире Божьем, до нашествия политики, — братством поверх всех различий при формальном их сохранении. Демократия — но я всё время повторяюсь — должна быть моралью, а не политикой, добротой человека к человеку, добротой с обеих сторон! Ибо хозяин нуждается в доброте слуги не меньше, чем слуга — в доброте хозяина.
* * *
Через несколько месяцев после начала войны появились сообщения, что Ницца и Монте-Карло на пороге банкротства. Не знаю, подтвердились ли они, но точно знаю, что сообщения эти принесли мне такое же глубокое удовлетворение, как и им предшествующее, именно то, что le prince телеграфировал Вильсону что-то такое гуманистическое, антигерманское, что-то про цивилизацию и человечность. Да, желая ненавистному делу сомнительных соратников, поневоле становишься политиком. И впрямь укрепляешься в своей неприязни к мировоззрению содержателей лупанаров[208].
Право, где встретить бо́льшую «человечность», чем в волшебном саду этого Клингзора[209]? Собственно, что такое цивилизация, человечность в духе мира Антанты, до конца понимаешь, лишь очутившись в его заведении. Разве не случалось, что в парке казино из петли вытаскивали то одного, то другого американского гражданина? Где же были президентские ноты? Но сии жертвы приносились не «милитаризму», а его жизнерадостной противоположности… В этом паломническом святилище интернациональной цивилизации, на увеселительном побережье с пальмами и безвкусно-голубым морем, с парижанками, русскими великими князьями и румынскими авантюристами, с шампанским, представлениями «Парсифаля» и тёплым душем после игорной испарины, в этой атмосфере vie facile