Один пример — безобидный и невзрачный. Вспоминаю сцену из современной комедии, где некий политик, делегат, или, точнее, депутат, красноречиво-патриотически представляется каким-то гражданам, своим избирателям, разумеется, или тем, кто должен направить его в парламент, то бишь в ландтаг или рейхстаг. «Промышленность! — восклицает он, и после каждого слова будто следует помпезно-патриотическое рукопожатие. — Торговля! Земледелие! Армия!» Больше ничего не помню. Было бы ошибочно полагать, что наш сатирик глух на совершенно не немецкий, абсолютно иноземный акцент этой сцены, что ему медведь на ухо наступил. Никакой медведь ему на ухо не наступал, но ухо это в полном восторге. Однако сатиру, которая, заскучав от национальной реальности, «бичует» перевод, чтобы тот стал национален, — такую сатиру вполне можно назвать эстетской.
Это всё забавная сторона дела. Есть, однако, и серьёзная, и тут придётся сказать пару слов о социал-критическом экспрессионизме. Говоря в целом и сильно сокращая, экспрессионизм представляет собой художественное направление, которое, в резком отличии от пассивности импрессионизма с его смиренной рецепцией и воспроизведением, глубоко презирает подражание реальности, решительно отбрасывает всякие перед ней обязательства, заменяя их самовластными, взрывными, бесцеремонно творческими предписаниями духа. И это прекрасно, хоть, конечно, не вполне ново. Искусство никогда не являлось подражанием действительности, слепки с природы сроду искусством не считались. Никогда не было оно и простым претерпеванием; пассивное искусство немыслимо, оно всегда было активно, было волей к духу, к красоте; суть его извечно составляли стиль, форма и отбор, усиление, возвышение, обезвеществление; и творчество любого художника — крупного и не очень — это пребывающий в себе космос, несущий на себе печать своего создателя. И импрессия, и экспрессия во все времена почитались необходимыми элементами художественного, один без другого беспомощные, пусть их соотношение и менялось, пусть порой преобладали, основным душевным законом художничества становились радость, верность и сила, оплодотворенная натурой, а порой — инстинкт гротеска. Различие импрессионистического и экспрессионистического искусства есть различие реализма и гротеска. Толстой и Достоевский: в одной нации, в одно время по всём своем величии друг против друга стоят реалист-пластик и визионер, художник гротеска. Кто из них более велик, вопрос праздный. Утверждение, будто у экспрессиониста Достоевского сильнее воля