, — дерзко. Этическая воля, нравственная сила, которыми дышит серьёзное, богатырское творение Толстого, непревзойдённы. Но если условиться, что экспрессионистическому художественному направлению свойствен скорее духовный посыл к насилию над жизнью, то «свободе искусства», о которой здесь речь, все же придётся поставить некие границы — ей самой придётся поставить себе такие границы. Гротеск — это надправдивое и крайне действительное, а не произвольное, ложное, противодействительное и абсурдное. Художника, отрицающего всякую ответственность перед жизнью, доводящего отвращение к импрессии до того, что практически снимает с себя всякие обязательства по отношению к жизненным формам действительности, и считающегося лишь с властными эманациями какого-то там абсолютного художественного демона, — такого художника не грех назвать величайшим из всех радикальных шутов.
В этом опасность сатиры. Внутренний её конфликт, как мне кажется, состоит в том. что сатира — с необходимостью искусство гротеска, то есть экспрессионизм; следовательно, элемент восприятия, связанный с любовью и страданием, в ней развит слабее: оковы, налагаемые натурой, не столь обременительны; а между тем она, как никакой другой вид искусства, обязана нести ответственность за жизнь и действительность, сохранять с ними теснейшую связь, поскольку желает их обвинять, судить и воспитывать. Этот конфликт, эта опасность — опасность соскальзывания в безобразие (ибо гротескный образ, который не имеет почвы в действительности, который есть лишь «эманация», — не гротеск и не образ, а безобразие) — странным образом не столь заметны, в известной степени меньше, пока сатира широкомасштабна, пока она имеет своим предметом мир и человечество. Однако стоит ей опуститься до политики, до общественной критики, короче, стоит на первый план выдвинуться экспрессионистически-сатирическому социальному роману, опасность возрастает в разы. Тут сатира становится политической, интернациональной опасностью, ибо социал-критический экспрессионизм без импрессии, ответственности и совести, экспрессионизм, изображающий несуществующих промышленников, несуществующих рабочих, общественные «условия», которые в лучшем случае бытовали в Англии году эдак в 1850-м, и стряпающий из этих ингредиентов свои любовно-подстрекательские криминальные романы, — такая социал-сатира есть безобразие, и если заслуживает благородного названия, более благородного, чем интернациональная клевета и национальный навет, названием этих! будет порочный эстетизм.
* * *