, вовсе не создан для того, чтобы политически себя компрометировать. Вообразите, власть меня прищучит… Нет-нет, прощайте, дорогой друг! Вы оторвали меня от волнующей страницы о свободе и счастье, которую я хотел бы дописать перед отъездом на курорт. Ступайте. Ступайте и исполните свой долг! Votre devoir, jeunes hommes de vingt ans, sera le bonheur!»
[250]* * *
Ирония… Возможно, я вижу её там, где не видят другие, но мне сдаётся, что это понятие, как широко его ни возьми, всё будет мало, что чересчур этическим или чересчур политическим оно быть не может. Если Кант после такой грозной и слишком уж успешной гносеологически-критической кампании под знаменем «постулатов практического разума» возвращает, снова вводит в оборот всё, что только-только сокрушил анализом, поскольку, как говорит Гейне, «старику Лямпе нужен был какой-нибудь бог», я вижу тут политическую иронию. Если Ницше и Ибсен, один философски, другой через комедию, усомнились в ценности для жизни правды, я вижу тут тот же самый иронический этос. Если христианское Средневековье со своей догмой о первородном грехе, то есть учением о сущностной и для массы непреодолимой греховности мира, всё время позволяло идеалу закрывать глаза на реальность, поступалось идеалом во имя слишком человеческого, чётко отличало высокую духовную культуру от природной основы и львиную долю последней отдавало греху, тем самым принципиально вытесняя её на территорию беззакония и учитывая на практике, то в моих глазах это опять же не что иное, как ироническая политика. Если Адам Мюллер, мыслитель, при всём своём прогрессизме не стяжавший доброго имени, однако в политической сфере сказавший столь мудрые и яркие слова о мире, не путает политику с правом, а без колебаний, решительно определяет право как естественную историческую данность, как что-то легитимное, одним словом, как зримую власть, а политику, или государственную мудрость, в отличие от права — как принцип, который учит нас применять позитивно-историческое и несомненное право «в известной степени бережно», примиряя его с совестью, разумом, с настоящим и будущим, с пользой, то есть если учёный понимает право как принцип посредничества, сосуществования, внушения и контрагирования, принцип, который с точки зрения научности нужно чётко отличать от юриспруденции, но который на практике должен идти с ней рука об руку, — так тут опять-таки политика, причём в ироническом и консервативном смысле, собственно, и являющемся её смыслом и духом. Однако наиболее красивым, блестяще-пессимистическим выражением консервативной иронии для меня служит политическое письмо старого Фридриха фон Гентца одной его юной знакомой, где говорится: