, а сегодня пришёл к тому, что его искусство, личность стали немецкими до кончиков ногтей, что Георге, обобщив, соотнеся и перенеся мимолётное сожаление, внушённое воспоминанием о том, что оказалось ошибочно-неподобающим и потому потерпело крах, перенеся сожаление о неосуществившемся предприятии на целостное явление Ницше, в известном смысле умалил и упустил его именно
как целое? Ибо даже желать, чтобы этот «строгий измученный голос» — прекраснее не скажешь, — чтобы этот голос стал новым Гёльдерлином и немецким поэтом, вместо того чтобы «всего лишь» говорить, вместо того чтобы быть тем, кем он был, а именно
писателем высочайшего мирового уровня, прозаиком куда более светских возможностей, нежели его великий учитель Шопенгауэр, первоклассным литератором и публицистом, чем-то очень антантовским (пусть безвкусно, зато точно!), одним словом, интеллектуально развитым европейцем, оказавшим влияние на эволюцию, на «
прогресс» (да-да, по сути, на
политический прогресс Германии!) не фрагментом «Эмпедокла», не какими-то там песнями принца Фогельфрай и даже не дифирамбами Дионису, а изделиями, которые по манере, вкусу, по лёгкости и злости, по рафинированности и радикализму такие же не немецкие и антинемецкие, как и достойное бесконечного восхищения эссе «Что означают аскетические идеалы?». Так вот, даже возжелать этого, несомненно, означает упустить и умалить культурную миссию Ницше, закрыть глаза на его итоговое, не желаемое им самим, исключительно роковое влияние.
Никаких сомнений: без ущерба для глубокой немецкости духа Ницше своим европеизмом куда больше других способствовал критицистскому воспитанию, интеллектуализации, психологизации, литераризации, радикализации или — не побоюсь политического слова — демократизации Германии. Утверждаю: писать всё наше литераторство училось у него; тут противоречие, которое на поверку таковым не является. Ницше, господа волюнтаристы, — ярчайший пример того, что но отношению к эволюции, роковому «прогрессу» решающим является вопрос, не кто чего хочет или кто что думает, а кто что есть (или кто чем становится, или что из кого делают). Как человек немецкой судьбы Ницше был родным братом своему великому противнику Бисмарку, итоговое, невольное, подлинное влияние которого также впадает в демократический поток. Мы вернёмся к этому в своё время, а пока ограничимся заявлением, что в плане воздействия, влияния как раз величайших людей, собственно людей судьбы на эволюцию в целом воля, суждение, намерения говорят и определяют очень мало. И если это справедливо по отношению к великанам, то сколь более справедливо по отношению к нам, невеличкам! Я мог бы привести премилые примеры противоборства между волей и влиянием, намерением и природой — противоборства, которое на фоне кризиса эпохи в ходе, вероятно, жестоких внутренних сражений обостряется, субъективируется и входит в сознание, так что из антидемократического, консервативного, провоенного Савла словно в одночасье выходит антантовски-христианнейший Павел, который выдирает занозу, двадцать месяцев не дававшую ему покоя, и наконец-то обретает самого себя. «Обращение» — всего лишь другое слово для обретения себя…