Размышления аполитичного (Манн) - страница 51

мирах и в декадентстве, и в здоровье; он, по его словам, стоял между заходом и восходом. Изделие в целом явилось смесью из мнимо гетерогенных элементов: печали и анализа, задушевности и скептицизма, Шторма и Ницше, настроения и интеллектуализма… Чего ж удивляться, если, как уже было сказано, молодёжь набросилась на него, если эти девяносто страниц она предпочла двум толстенным томам «Будденброков»! Молодёжь алчет духовного куда больше, нежели пластического, и в данном случае её, несомненно, взволновало то, как в малой истории оприходовали понятие «дух», как его вместе с понятием «искусство» под именем «литературы» противопоставили бессознательной и безгласной жизни… В этом малом произведении молодёжь, несомненно, привлекла радикально-литературная, интеллектуалистски-разлагающая стихия; и если другая — немецкая, уютно-консервативная — не ослабила, а, напротив, усилила это расположение, то потому, что предстала в ироническом свете, а ирония — это интеллектуализм в высшей степени. Но, кроме того, ирония — ещё и комплектующая романтизма и потому была здесь на месте. Ибо неужто же не поняли все, что Тонио Крёгер — последыш романтизма, причём романтизма очень немецкого, родной брат Шлемилю, Ундине, Гейлингу, Голландцу? Нет, я и сам тогда не понимал. Сегодня понимаю прекрасно, и на вопрос, в какой степени я немец, ответом мне служит эта повесть…

Иначе проблема была решена во «Фьоренце». Ведь если Тонио Крёгер культивировал противоположность между жизнью и «искусством», причём понимая «искусство» очень литературно, отождествляя его с «духом», то в драматургически-драматической повести данное идейное единство — и это был «прогресс»! — оказалось порядочно подорвано; теперь антитеза звучала так: «дух против искусства», или «дух против жизни», поскольку искусство понималось здесь как жизнь, жизнь и искусство сплавились в одну идею, как прежде — искусство и дух; дух же, чистый дух оказался отдельно — как литература, анализ, «святость и знание», и герой словопрений был куда как от духа и духовенства, аналитик, литератор или, на его языке, пророк; ведь, сказав, что пророк — это наделенный святостью художник, он тем самым дал характеристику и литератору. Стало быть, именно он был героем этих сцен, брат Джироламо; и хотя равноправным противником диалектическая справедливость назначила ему сильного в искусстве Медичи, потаённые духовные симпатии флорентийско-изарского автора были полностью на стороне критициста-интеллектуала — примерно в этом же смысле Пико делла Мирандола на замечание Полициано о том, что, ей-богу, лучше сделать хотя бы стул, какую-нибудь красивую вещь, чем приходить на землю только для того, чтобы указывать путь, со своей великолепнейшей улыбкой возражает: «Ну не знаю! Как коллекционер и любитель я оцениваю вещи по их редкости. Во Флоренции легион дельных людей, которые умеют делать красивые стулья, но всего один брат Джироламо»… Пико ошибается. Дух не обладает достоинством редкости. Духа-то будет поболе, чем искусства. Однако тайное расположение и пристрастность проступают хотя бы в густым слоем нанесённой иронии при описании славной стайки художников, этой развесёлой гильдии талантливых, чувственных и безмозглых прихлебателей, драчунов, вралей и шутов, нравственная безответственность которых так бойко разгуливает по дому и саду в Кареджи… Было бы справедливо вывести в пандан этой группке что-нибудь аналогичное по человеческой мелкокалиберности и со стороны «литературы»; тогда обнажилось бы, что самое убогое и презренное на земле — не низкосортное художничество, а низкосортная «духовность».