Всю информацию о мистере Холланде можно разбить на несколько пунктов.
Пункт номер один. Семейная жизнь у Сэма не ладится, и он не может с этим ничего сделать.
Пункт номер два. Сэм стоит на грани нервного срыва. Последние два года он так вкалывал, что совершенно себя загнал. Двигатель нагрелся до такой температуры, что его уже нельзя остановить. Я бы сказала, хотя и терпеть не могу любительский психоанализ, что за этой одержимостью в работе скрывается страх. Страх перерастает в яростную необходимость. Сэм боится за будущее этой страны. Конечно, все мы за него опасаемся, но Сэм просто одержим этим страхом. Его приводит в ужас постоянно растущий страшный цинизм и моральные неудачи правительства, критический недостаток общения между противоборствующими и разрушительными силами (черные и белые властные структуры в Америке), грубое давление на тех, кто желает воспользоваться своим правом на несогласие. И особенно он боится «коллективной паранойи» (это его термин) толпы крайне правого толка.
Пришлось немного попотеть, но в конце концов я заставила его рассказать о том, что случилось в Техасе несколько дней назад. Оказывается, в него стреляли на улице Лаббока. Вероятно, какой-то ненормальный идиот, без тени сомнения готовый вешать на людей ярлыки, даже не потрудившись поинтересоваться, каких взглядов они придерживаются. Сэм ехал во взятой напрокат машине. Он как раз только что выехал с территории студенческого городка Техасского Технологического Колледжа, где выступал по приглашению какой-то студенческой политической группы.
«Это меня спасла армейская подготовка, — рассказывал он. — Когда я вижу предмет, хотя бы отдаленно напоминающий огнестрельное оружие, и когда этот предмет направлен на меня, я немедленно бросаюсь на землю. Если бы я просидел с открытым ртом еще долю секунды, он бы попал в меня. Прямо в лицо».
Сэм попытался улыбнуться, вспоминая об этом ужасном происшествии, но улыбка получилась очень уж невеселая. Неудивительно, что сейчас у него такой вид! Несколько раз в этот вечер Сэм вспоминал о Лаббоке. Он смотрел прямо перед собой в пустое пространство и в ужасе качал головой. «Все равно не понимаю. Ну ладно, он не согласен со мной. Прекрасно. Но убить меня только из-за этого?» Я тоже выпила причитающуюся мне долю мартини (правда, не двойных) и чувствовала себя довольно замкнуто. Но несмотря даже на эту замкнутость я уловила в его голосе какие-то странные нотки, и меня до самых костей пробрал холод.
Вместо того, чтобы идти в «Энрико», мы просидели допоздна в гостинице и отправились ужинать в маленький ресторанчик на Пауэлл-стрит. У Сэма совсем не было аппетита, и, по-моему, он с трудом проглотил всего несколько кусков. Он часто извинялся за свою задумчивость. Я могла сказать, что он просто неважно себя чувствует и что ему следует отдохнуть, но мне казалось, будто ему нужна моя компания. Мы вернулись пешком в отель, и он предложил подняться к нему в номер и на сон грядущий пропустить по стаканчику. Мы поднялись и проговорили еще как минимум час. Я тактично попыталась разговорить его о неприятностях с Филисией, но он отвечал на вопросы о семейных раздорах уклончиво и неопределенно. Было уже довольно поздно, и я не испытывала особого желания в столь поздний час отправляться в длительную поездку обратно в Беркли. Поэтому и не стала возражать, когда Сэм предложил остаться. Диван в гостиной оказался вполне удобной кроватью.