«Но для меня это важно, – настаивала Шерри. – Ты меня не слушаешь. Почему я не могу…»
Тут Зигги побагровел.
«Я тебя не слушаю? – заорал он. – Как у тебя язык повернулся! Возьми свои слова обратно. Я всегда тебя слушаю. ЭТО ТЫ МЕНЯ ДОПРАШИВАЕШЬ, КАК В ГЕСТАПО!»
Он схватил вазу, словно собираясь разбить ее об пол, к ужасу всех собравшихся. Никто никогда не видел, чтобы Зигги кого-то бил, но именно это и делало его жест таким пугающим. Насладившись произведенным эффектом, Зигги поставил вазу на место.
«Никто из тех, чьим отцом не был бывший узник Холокоста, не может понять подобного, – писал Мелвин Букет – сын Джо Букета, друга Зигги тоже из числа спасшихся узников. – Родители других детей любили их, но никогда не воспринимали их чудом во плоти… Но что же делать с такой космических размеров ответственностью?.. Как можно бунтовать против людей, столько переживших? На что ты можешь жаловаться по сравнению с ними?»[101]
Шерри прочла несколько книг о том, как жертвы Холокоста относились к своим детям, и могла понять причины такого поведения. В 1979 году Хелен Эпстейн, сама дочь выживших узников, опубликовала важную работу «Дети Холокоста» (Children of the Holocaust)[102], куда вошли в том числе и интервью с родителями – бывшими узниками, которые признавались, что ожидают от жизни самого худшего и проявляют чрезмерную заботу о детях. Зигги не ожидал от жизни самого худшего – более того, он даже был оптимистом, но в плане чрезмерной заботы о детях исключением не был, а личные особенности делали чрезмерность этой заботы еще более чрезмерной. Шерри вспоминала, как в университетские годы она однажды вышла из штаб-квартиры TCNJ на Джорнал-сквер, чтобы купить кое-что из одежды, и пообещала отцу, что вернется к определенному времени. По истечении часа Зигги запаниковал. Он преждевременно закончил встречу совета директоров, а самих директоров отправил на поиски дочери. Охранники банка вместе с полицией штата и округа с рациями прочесывали близлежащие магазины одежды, стуча в примерочные и спрашивая: «Вы не Шерри Вильциг?»
Шерри знала, что отец легко переходил к рассмотрению худших сценариев из-за того, чего насмотрелся в Освенциме, но понимание проблем отца не избавляло ее от сложного к ним отношения. Она очень любила отца, но его часто бросало в крайности, что причиняло серьезный вред их отношениям. «Ты меня допрашиваешь, как в гестапо!» – как преданной дочери жить, помня обращенные к ней такие слова?
Однако она стремилась к самостоятельной жизни, была умна и независима и унаследовала от отца отличные аналитические навыки. С самого начала она энергично спорила с ним, предупреждая, что не будет просто подставным лицом на месте руководителя, и юристы Зигги, в числе которых были лучшие специалисты в стране, часто требовали от него прислушаться к ее советам. Это было не так-то просто для человека, воспитанного в старорежимном понимании того, как должны вести себя женщины, знающие свое место, но он умел прислушиваться к людям, которых уважал, и после споров с дочерью часто соглашался с ее мнением.