«Когда офицер получил свой суп, то обнаружил там отрез шелка, – рассказывал Зигберт. – Этот нацистский убийца стал осматриваться, пытаясь понять, кто же его туда положил; когда он остановил взгляд на мне, я вел себя спокойно. К счастью, он не стал приглядываться: если бы он увидел мои обожженные руки, то сразу бы все понял. Вот такие мгновенные решения мне приходилось принимать каждый день – просто чтобы остаться в живых».
«Я был шлеппером. – Зигберт использовал тут слово из идиша, означающее носильщика или посыльного. – Я носил все, что от меня требовали: мешки с цементом, арматуру. Но даже если ты был полезен нацистам, они все равно могли в любой момент послать тебя на смерть. Каждый день проводилась отбраковка, каждый день они решали, жить тебе или умереть, и что можно было сделать для спасения собственной жизни? Надавать себе по щекам, чтобы они выглядели румяными и здоровыми? Никогда нельзя было узнать, что тебе поможет. Не помогало быть профессором, юристом, интеллектуалом. У узников была поговорка: “Все умники попадают в печь”. Никак нельзя было определить, кого оставят в живых, а кого убьют. Например, один капо избивал всех рыжеволосых. Другие капо ополчались на слишком высоких, на гомосексуалов[27], на людей с физическими недостатками. Никаких общих принципов их поведения не было. Все это было просто невероятно».
«Сейчас я иногда вспоминаю весь этот голод, – говорил Зигги, – и думаю: это был не я. Меня там не было. Этого не могло случиться со мной».
В Освенциме голод был постоянно пульсирующей, нарывающей болью, которая порой доводила узников до безумия[28]. Заключенным полагалась одна миска отвратительного супа в день – менее 700 калорий. Хлеб был на вес золота, он был редок и драгоценен. Зигберт отмечал, что его ноги каждый день становились все тоньше, руки напоминали какие-то палки, а штаны болтались все свободнее. Голод был таким невыносимым, что он готов был есть все, что найдет.
«Помню, как-то раз я ел горчицу», – говорил Зигберт, рассказывая Нартелям об одном летнем дне в Освенциме.
К тому времени он не ел несколько дней. За одним из заборов Освенцима находились офицерские казармы. На расстоянии он видел, как эсэсовцы устроили пикник вместе со своими семьями.
«Дети эсэсовцев ели и танцевали, а еврейские дети в этом же лагере горели в печах, – вспоминал он. – Запах горелого мяса чувствовался почти повсюду, хотя многое зависело от ветра. Наверное, две трети времени запах чувствовался, и мне сложно его описать, потому что другого такого не существует. С чем его сравнить? Вы когда-нибудь видели, как горят люди? Вряд ли – и вряд ли захотите. Но так и было, это был не страшный сон, а реальность… Один из эсэсовцев бросил через забор бумажный стаканчик с горчицей, – рассказывал Зигберт. – Я был так голоден, что всю горчицу съел. Мне было очень плохо, но я съел ее всю… Хочу вам кое-что рассказать о голоде, – продолжал он. – По воскресеньям днем мы могли немного отдохнуть от рабочих нарядов – и тогда мы часами говорили о еде. Чехи рассказывали, как дома добавляли сливы или бекон к картошке. Греки возмущались: нет, добавлять нужно оливки! Поговорив о еде в течение часа, ты чувствовал себя так, будто бы действительно поел