Степень родства

Это было в 1990-м. Я только-только начала преподавать в Литинституте (с тех пор мы так и ведем семинар поэзии вместе с Сергеем Чуприниным, снискав, как выяснилось недавно, среди студентов кличку «Чуп и Бек») — и Лёня Шевченко стал моим первым и главным осознанным учеником. Он был самый талантливый, самый красивый и самый невоспитуемый из наших семинаристов-первокурсников, — похожий одновременно на Пьеро и на Блока, бледный, печальный, загадочный. Он, юный-юный, уже успел поучиться в Волгоградском университете — заскучал, бросил, послал стихи в Москву, на Тверской бульвар, 25… Стихи поразили сразу и наповал. Одно из них приведу здесь полностью:

Такой вот шедевр в разливанном приемном самотеке.

В «Учетной карточке студента», хранящейся в институтском архиве, лежит моя записка — рецензия на рукопись тогда еще не известного мне Л. Шевченко (год рожд. 1972), присланную на творческий конкурс: «А это — поэт, как пить дать. А ведь всего-навсего 18 лет… Мощный лирический напор… Глубочайший трагизм восприятия… Все недостатки — пустяки, ибо есть тут яркая и сильная личность. Я бы не только рекомендовала этого волгоградского мальчика на 2-й тур — я бы проследила, чтобы онслучайноне сорвался на экзаменах».

Проследили — не сорвался — зачислили. Трудности пошли дальше: Лёня совсем не мог быть как все, выступать на обсуждениях, сдавать вовремя зачеты… И вообще! Видимо, хорошо зная своего внука, Лёнина бабушка — Олимпиада Федоровна (она и есть даже не прототип, а именно героиня повести «Степень родства», к которой я сейчас пишу это предисловие) — разыскала мой телефон, прозвонилась, и мы подолгу говорили с ней, строя планы, как Лёню адаптировать к институту и, шире, к Москве. Бабушка, известный в Волгограде радиожурналист, то бурлила позитивной энергией, то просто всхлипывала, а время от времени ставила меня перед фактом: «Выслала посылку с волгоградскими фруктами для вашего семинара». Я, вздохнув, ехала к семи утра на Павелецкий вокзал и получала от проводника картонный ящик с маленькими, сладкими, терпкими грушами. А Лёня тем временем писал стихи — чем дальше, тем самобытней, на семинарах молчал как в рот набрав воды и ломал всяческие дрова в личной жизни. Часто приходил ко мне в гости, брал книги, опять молчал… Литинститут Лёня Шевченко бросил на 3-м курсе, не осилив очередную сессию. Уехал домой в город, который очень любил и которым очень тяготился, о чем позднее написал дивный очерк «Царицын — Сталинград — Волгоград: экскурсия для Песочного Человека» («Знамя», 2002, № 5 — напечатан посмертно в рубрике «Литературный пейзаж»). Слал и мне, и Чупринину письма, стихи, эссе — «Знамя» его исправно печатало в разных жанрах.