— Спасибо, — просипела я, улыбнувшись.
— Значит так, сейчас тебе волноваться нельзя, я тебя ещё вечером навещу, а завтра, когда ты более-менее придёшь в себя, поговорим. Всё отдыхай, я пошёл работать, — проговорив это, Жорка направляясь к двери.
Я лежала и смотрела в потолок, пытаясь вспомнить произошедшее, получалось плохо, картинки были какими-то размытыми.
— Солнышко, ты поспи немного, а я сейчас к Гошеньке сбегаю, узнаю, что тебе вкусного можно и вечером принесу. Хорошо? — тихо проговорила старушка, при этом смотрела на меня так жалостливо, что я чуть не расплакалась.
— Хорошо, — прошептала я в ответ.
Взяв сумку и пальтишко, Клавдия Михайловна пошла к выходу из палаты. На пороге она остановилась и, обернувшись, перекрестила меня. Потом тяжело вздохнув, осторожно прикрыла дверь.
Оставшись одна, я попыталась уснуть, не тут-то было. Память постепенно возвращалась, рисуя жуткие картины моего бегства из подвала. От воспоминаний я дёрнулась, какой-то прибор тут же запищал. Через несколько секунд в палату ворвалась медсестра со шприцем. Видимо увидев, что со мной всё в порядке, она немного притормозила. Подойдя ко мне, слегка повернула меня на бок и сделала укол.
На мой немой вопрос, она ответила, — Это снотворное. Нервничать Вам милая нельзя, пульс шкалит. Мы не для того Вас столько с того света тянули, чтобы придя в себя Вы опять туда вернулись, — и развернувшись покинула палату.
Сознание становилось каким-то вязким, мешая думать, а потом и вовсе меня покинуло.
Проснулась я только к вечеру. Открыв глаза обнаружила сидящую у кровати Клавдию Михайловну. Она гладила меня по руке и что-то шептала. Прислушавшись, я поняла, что бабушка молится за меня.
— Клавдия Михайловна, я здесь.
— Девочка моя, я и не заметила, что ты уже не спишь. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Кушать хочется?
— Всё хорошо, ничего не болит, а кушать действительно очень хочу, — проговорила я.
Голос звучал довольно бодро, в сравнении с утром.
— Вот и славно. Гошенька сказал, что куриный бульончик тебе можно, я сготовила, сейчас.
Бабушка открыла сумку, стоявшую рядом с кроватью, и достала из неё термос завёрнутый в полотенце. Когда старушка открыла термос, по комнате поплыл запах наваристого бульона и зелени, рот наполнился слюной в ожидании пиршества.
— Давай, я тебя сама покормлю, ты ещё слабенькая совсем, — приговаривала бабуля, помогая мне принять сидячее положение.
— Клавдия Михайловна, а Вы то сами ели? Я Вас придя в себя как увидела, так сердце защемило. Вы очень похудели.
— Ничего страшного, как похудела, так и поправлюсь. Дурное дело не хитрое. Самое главное, что ты очнулась. А больше мне ничего и не надо, — улыбнулась старушка, а глаза её при этом наполнились слезами.