— Тебе теперь все ерунда, сынок, — послышалось впереди. И я замер.
— Папа? — Слова почему-то давались с трудом.
— Да, — прозвучало из темноты. — Удивительно, что ты меня не забыл. Мать ты предал очень даже просто.
— Это ты ее предал, — прошептал я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.
— Я не предавал, Даня. Это была наша жизнь. Взрослая. И тебе ее не понять.
— Ты не можешь здесь быть, — сказал я и протянул руку. Пальцы наткнулись на что-то мягкое и теплое. Папа всегда любил костюмы из тонкой шерсти, он только их и носил. Но я отдернул пальцы, словно коснулся змеи.
— Почему не могу? Мне все объяснили. Я даже знаю, что ты здесь делаешь. Тебе хочется поиграть в войну, сынок?
— Нет, — прошептал я.
— Хочется. Ты всегда таким был. Тебе нравилось все ломать и рушить с самого детства. Убегал из дома… лгал мне. Сколько я тебя ни наказывал, это не помогало.
Я отступил на шаг. А папа продолжал:
— Хочешь знать, почему мы с мамой разошлись?
— Нет! — крикнул я. Но отец не слушал:
— Из-за тебя, Данька. Мать не захотела воспитать из тебя нормального интеллигентного человека. Она потакала всем твоим капризам. Она делала из тебя подлеца. Вот и добилась своего.
— Уходи! — крикнул я, прижимаясь спиной к стене. — Уходи! Это все неправда!
— Правда. Ты же сам об этом думал, когда я ушел от вас. А теперь готов прогнать еще раз.
Я молчал.
— Проблемы со слухом? — почти ласково спросил папа. — Ничего, беседа у нас будет долгой. Может быть, еще не поздно сделать из тебя человека. Я попробую. Все-таки ты мой сын. Я должен попытаться… Подойди ко мне.
— Ты знаешь, что у меня в руках?
— Догадываюсь, Даня. Но ты ничего не сделаешь. Я же твой отец.
— Ты не он. Ты — самое плохое, что я о нем думаю.
— Не смеши меня, сынок. Ты помнишь, что я тебе всегда говорил: проступок подлежит наказанию? Ты слишком многое натворил, и если я сейчас тебя не остановлю…
— Выйди на свет, папа, — сказал я и вдруг почувствовал, как исчезает страх. Отец замолчал.
— Ты боишься, папа? — спросил я. — Боишься? Чего? Света или того, что я уже не помню твоего лица?
— Не пререкайся! — крикнула темнота. Но теперь страх был в ее голосе.
— Ты помнишь, как наказывал меня, папа? Всегда по вечерам, чтобы у меня была ночь на размышления. А может, ты просто чувствовал себя сильнее и справедливее — в темноте? Что ты молчишь, папа?
Я уже шел по коридору, и за спиной был свет. Вслед мне звучало что-то неразборчивое про маму, и про то, что я во всем виноват, и про то, что я маленький фашист и убийца, который хочет побыстрее стать взрослым негодяем. Но я уже вышел из коридора. В комнату, где было светло и откуда вел еще один коридор — широкий, нестрашный. Спиной ко мне, вглядываясь в коридор, стоял Лэн. В руках у него был Настоящий меч в ножнах. Я даже посмотрел на свои руки — но и в них был тот же Меч.