.
Во-вторых, обращал внимание Н. Валентинов, посвятивший много времени изучению в результате личного общения мировоззрения Ленина, следует понимать, что за его верой стоял не просто марксизм, а самый жесткий, самый отсталый, примитивный по тем временам марксизм. Истина как таковая никогда не волновала Ленина и тех, кто шел за ним. Они, большевики, воспринимали только те факты, которые укладывались в прокрустово ложе их марксистского миросозерцания. За этой верой, за этим догматизмом стоял еще особый эгоизм, сознательное стремление отгородить себя от всего того, что может подорвать свое, особое мировоззрение, свои, особые революционные взгляды. Уже во времена Ленина расходилась с жизнью и теория абсолютного обнищания рабочего класса, и теория трудовой стоимости. Но Ленин, как тогда говорили многие, «загородился броней ортодоксального марксизма и не желает видеть, что вне этой загородки находится множество вопросов, на которые марксизм бессилен дать ответ».
За догматизмом большевиков стоял эгоизм в том смысле, что их вера в догматический марксизм, дающая им цель в жизни и цельность мировоззрения, была для них превыше всего. Поэтому они не задавали себе очевидные вопросы, которые были уместны для любого действительно совестливого человека, ответственного за свои поступки. Ведь одно дело – буржуазная революция, которая дает простор тому, что есть, что о себе заявило: капиталу, индивидуальному предпринимательству. И совсем другое дело – революция во имя того, чего никогда не было в истории человечества. Где вероятность того, что удастся создать экономику без рынка, без денег, без частной инициативы, без частной собственности? Ведь подобная коммунистическая организация труда противоречила всему опыту человечества. А, может быть, мы рискуем жизнями миллионов людей напрасно? Может быть, и Маркс ошибается? Подобных вопросов якобы совестливые большевики никогда себе не задавали. Многие соратники Ленина, к примеру, Пятаков, о чем вспоминает тот же Николай Валентинов, признавались, что их привлекает не только идея, но и предоставившийся им, большевикам, шанс «расширить область возможного до гигантских размеров, а область невозможного сжать до крайних пределов, до нуля». Теперь понятно, почему к большевикам тяготели не только русские якобинцы, но и русские ницшеанцы (знаю это из истории своей семьи), все те, кто мечтал переступить через различия между добром и злом.
Сегодня уже нельзя не учитывать, о чем было сказано десятки раз, что за жертвенностью революционера всегда стоит эгоизм. В революцию приходят особого склада люди, которые не могут заявить о себе иначе, чем через баррикады, чем через восстание против существующего порядка вещей. По этой причине они, революционеры, и видят в той жизни, которая есть, только черное, грязное, что оправдывает их революционное предназначение. И на самом деле, как честно признался в своей исповеди революционера «Моя жизнь» Лев Троцкий, за жестокостью большевиков, за его собственной жестокостью стоял еще и элементарный инстинкт самосохранения. Если ты не убьешь сегодня реального или потенциального врага революции, то он, оставшись в живых, завтра убьет тебя.