так как был идейнее»
[187].
Интрига, повторяю, в том, что по крайней мере с весны 2014 года, начиная с ввода санкций, антизападник Леонтьев, открыто ненавидевший современный ему буржуазный Запад, отрицавший какие-либо права за западным гуманизмом, считавший, в отличие от Бердяева, что от Запада Россия ничего не может и не должна брать, стал, на самом деле, более популярен, чем философ творчества и свободы Николай Бердяев. И вот что интересно. Мне думается, что в этом парадоксе коренится идейная подоплека нынешних философских настроений в России. Автор названной книги о Константине Леонтьеве О. Л. Фетисенко посвятила годы, значительную часть своей жизни в науке собиранию, сведению воедино эпистолярного наследия Константина Леонтьева, анализу личных отношений своего героя с его современниками, собеседниками. В своей книге, как я покажу дальше, Ольга Фетисенко приводит те высказывания Константина Леонтьева, которые давали основание обвинить его в проповеди изуверств, в оправдании насилия во имя мистических целей, но принципиально не комментирует их. И здесь напрашивается вопрос. Почему в своей монографии она, О. Л. Фетисенко, старательно обходит философскую, религиозную сущность споров Константина Леонтьева с современниками? Но нельзя же, рассказывая о «нескончаемом споре» между Леонтьевым и Достоевским, не обратить внимание на то, что основным предметом спора между ними было не только место страха Божьего в религиозном чувстве, но и отношение к морали в целом, к гуманизму, чувству «гуманности», к самому праву человека сострадать горю другого, к праву осуждать насилие, зло в истории[188]. Ведь, казалось бы, современный русский человек, занимаясь Константином Леонтьевым, не может не учитывать тот идейный контекст, в котором он пишет о своем герое, не может не учитывать, что в полемике между Константином Леонтьевым и Федором Достоевским сокрыт основной нерв не только великой русской культуры XIX века, но и основной нерв русской истории. Речь идет о вечном споре, полезно или вредно русскому человеку благоденствие в земной жизни, как материальное, так и духовное. Речь идет о центральной проблеме не только истории России, но и сегодняшнего дня, об отношении к ценности отдельного человека, его жизни. «Корень изуверской и вместе с тем романтической реакционности Леонтьева, – писал Николай Бердяев, – я вижу в том, что он забыл и не хотел знать самой несомненной истины религиозного откровения, данной и в религии Христа – о безмерной ценности человеческого лица, образа и подобия Божьего, потенциально абсолютного, которого нельзя превращать в средство»