Консерватизм моего поколения – и тех, кто исповедовал ценности «шестидесятничества», и тех, кто, как идеологии «русской партии», развивал идеи национал-коммунизма, – вырастал из оппозиционных настроений, из противостояния господствующей марксистско-ленинской идеологии. Шестидесятники искали отдушину, связывали будущее СССР с реабилитацией нэпа, программой Бухарина, с реабилитацией права на внутрипартийную демократию. Наследники «шестидесятничества» верили, что можно соединить созданную Лениным и Сталиным политическую систему и нашу советскую общенародную собственность с демократией и рыночной конкуренцией. А идеологи русской партии верили, что можно соединить коммунизм с идеалами «Святой Руси», с духовным наследством православной России.
Надо сказать сразу, что идеологи русской партии были антикоммунистами только в одном смысле: в отрицании марксистского интернационализма, в их противостоянии марксистскому учению об отрицании наций и национального сознания. Кстати, идеологов «русской партии», как я помню, очень раздражало высказывание Юрия Андропова о советском народе как новой исторической общности людей. Надо еще осознавать, что в шестидесятые-семидесятые сама постановка вопроса о русских святынях, об особенностях русской души, особенностях русского национального сознания была вызовом официальной идеологии. Газета «Правда» в то время таких понятий не знала.
И первые, и вторые, правда, по-своему, противостояли сложившейся политической системе и господствующей марксистской идеологии, и в этом смысле были двумя частями легальной оппозиции. И те, кто в своем сознании консервировал нэпманскую, досталинскую Россию, и те, кто консервировал в своем сознании начатую Сталиным реабилитацию героики русской истории, были антикоммунистами в том смысле, что противостояли идеологии «реального социализма». Первые противостояли ленинско-сталинской, как они считали, «догматической» трактовке марксизма, вторые, то есть идеологи «русской партии», боролись с интернационалистской трактовкой учения о коммунизме.
Никто из идеологов «русской партии», как я точно знаю, не был всерьез знаком с историей русской общественной мысли, с дореволюционной русской философией. Но все они рано или поздно выходили на идеи Николая Данилевского, на его учение о моральных преимуществах особой русской цивилизации перед Западом. Конечно, идейная борьба между партией «Молодой гвардии» и партией «Нового мира» была борьбой между славянофилами и западниками советского розлива. Надо учитывать, что консерватизм как идеология, как система ценностей, всегда вторичен. Консерватизм Ж. де Местра был реакцией на разрушение французской революции. Консерватизм Николая Бердяева, консерватизм «веховцев» был сначала реакцией на революцию 1905–1907 годов, а потом реакцией на катастрофу 1917 года. Охранительский консерватизм Георгия Победоносцева и Константина Леонтьева, само стремление «заморозить» Россию, был вызван опять-таки стремлением противостоять грядущей социалистической революции.