И самое поразительное, что идеологи «польской партии», с которыми я общался в 1980 году в Варшаве, по своему отношению к реалиям социализма в своих первых программах по совершенствованию социалистической экономики были очень близки шестидесятничеству моих коллег в «Комсомолке». Володя Кокашинский вместе с Анатолием Стреляным давали мне задание найти марксистское оправдание для опыта Худенко, для обоснования бригадного подряда, бригадного хозрасчета в рамках колхозов. Я им тогда предложил ссылаться на учение Карла Маркса об отличии реального, эффективного обобществления от формального, юридического. А в сентябре-октябре 1980 года мои знакомые, идеологи «Солидарности», пытались использовать те же идеи Маркса о реальном обобществлении для оправдания бригадного подряда на судоверфи имени Ленина в Гданьске. Кстати, Лех Валенса добивался в конце семидесятых того же, чего добивался Худенко в СССР в середине шестидесятых, то есть права на бригадный хозрасчет. Не могу не сказать, что идеологи «русской партии» были очень далеки от этих споров о месте рынка и рыночных отношений в советской экономике.
Я думаю, не случайно в очередной критический момент русской истории, в начале девяностых, когда решалась судьба России, идеологическая инициатива оказалась не за русской партией, а именно за шестидесятниками – Гавриилом Поповым, Юрием Афанасьевым, Леонидом Баткиным, Галиной Старовойтовой. И не потому, что названные политики больше были погружены в духовные основы русской культуры, чем идеологи русской партии, а потому, что они обладали более реалистичным образом русского человека, его интересов и дум. Идеологам «русской партии» в тот момент нечего было сказать советскому русскому человеку, который устал от вечного советского дефицита, от жизни на «минимуме материальных благ», который на самом деле больше всего мечтал о достойной, устроенной жизни, которой, как он считал, живут люди «за бугром». Идеологи «русской партии» не учли тогда, что западниками были не только их противники – демократы-шестидесятники, но и советские народные массы. Кстати, ни одни народ в человеческой истории никогда не связывал смысл своей жизни с сознательным умерщвлением своей плоти, с жизнью на «минимуме материальных благ».
И думается, что эти уроки перестройки, уроки распада СССР необходимо учитывать новому поколению российских патриотов и государственников. На мой взгляд, беда посткрымских патриотов состоит в том, что они, как и их предшественники, идеологи «русской партии» шестидесятых, живут иллюзиями о русской душе, которая якобы счастлива только тогда, когда мучает свою плоть и умирает во имя великих целей. На самом деле миф об особой русской цивилизации и особом русском человеке-нестяжателе создан для того, чтобы погреть душу среди своих единоверцев – русских мечтателей. Но с этим мифом выходить к людям, на мой взгляд, пустая затея. При помощи учения об особой русской цивилизации, при помощи учения о консерватизме, который якобы тождественен идеалам коммунизма, невозможно заниматься серьезной политикой. Русский консерватизм, который не свяжет красоту духовного порыва со здоровьем «человеческой утробы», не свяжет внешнее могущество государства с внутренним, экономическим, не имеет никаких шансов овладеть современной, кстати, самой индивидуализированной Россией в ее истории. Антизападничество, то есть нарочитое противопоставление ценности суверенитета и национального достоинства ценностям свободы, ценностям достатка, на самом деле оттолкнет от русскости значительную часть новой, посткоммунистической России. Не может быть духовного возрождения России, опирающегося на ее святыни, без последовательной декоммунизации. Нет на самом деле сегодня какой-либо серьезной альтернативы либеральному консерватизму Николая Бердяева, который пытался связать русскость не только с традициями нашей духовности, но и с традициями свободы, гуманизма и любви к человеку.