И все это очень серьезно и очень характерно, практически неизбежно для посткоммунистической страны, подчинившей себя религии войны. По моему глубокому убеждению, никакое подлинное возрождение православия в России невозможно, если руководство РПЦ полностью и окончательно откажется от морального, христианского подхода к российской истории, откажется от попыток отделить в советской истории добро от зла.
Критика Патриархом, как он считает, излишнего увлечения разговорами о крови, пролитой революцией, является вызовом не только христианскому «не убий», но и всей великой русской литературе, великой русской религиозной философии начала ХХ века. Все, что было в русской культуре подлинно христианским, вошло в сокровищницу мировой культуры, было пронизано проповедью того, что человек не может быть средством, что не стоит счастье всего человечества слез одного замученного ребенка. В этом – великая русская культура, подлинно гуманистическая, подлинно христианская. И этим она облагораживала русские души, несла в себе свет веры в Бога, в человека. Но, отказываясь от моральной оценки истории, призывая забыть о крови революции, советской истории, мы тем самым отвергаем все самое ценное, что было создано нашей нацией. Не забывайте, что все эти подлинные гении русской культуры учили до самой смерти, что русская душа никогда не проснется, так и останется в советской мертвечине, пока не осознает изначально аморальную, античеловеческую и противоестественную сущность советского эксперимента.
В том-то и дело, что, когда в России так не хватает добра, так много жестокости, злобы, к сожалению, даже церковь мало напоминает о христианской любви к ближнему, о важности сострадания к болям человека. По какой-то непонятной причине каждая новая идеологическая инициатива руководства РПЦ в последние два года не просто отделяет нас от Запада, но и отделяет от всего того, что порождено христианским учением об исходной, равной моральной ценности каждого человека. Каждая ее новая идеологическая инициатива противопоставляет Россию идеалам свободы, ценности человеческой личности, ценности человеческой жизни, гуманизму в целом. Я имею в виду прежде всего проповедуемое Патриархом в его публичных выступлениях учение об особой русской коллективистской цивилизации, якобы имеющей моральное превосходство над западной. Ведь еще до революции многие русские мыслители доказали, что на самом деле учение об особой русской коммунистической цивилизации является вызовом христианству, вызовом учению об исходном моральном равенстве людей и наций, вызовом учению Христа, что для него нет ни эллина, ни иудея. Учение об особой русской цивилизации на самом деле было рецидивом древнеиудейской идеи богоизбранности своего народа. Даже характерный для славянофильства русский мессианизм, сама вера в то, что русская идея в чистом ее виде есть идея осуществления правды, братства людей и народов, – в последние годы ее разделял даже Николай Бердяев, – с точки зрения большинства русских философов противоречит сути христианства. Владимир Соловьев в этой связи писал, что национальная идея состоит не в том, что народ думает о себе во времени, а в том, что думает о нем бог в вечности. Философ Е. Н. Трубецкой, критикуя мессианские идеи Николая Бердяева, обращаясь к новозаветным текстам, напоминал ему слова апостола Павла о том, что человечество – как дерево, у которого корнем является христианство, а отдельные народности – лишь ветви: если корень свят, то и ветви питаются его соком, и ни одна из них не может превозноситься, если корень свят. Для Е. Н. Трубецкого, что должны учитывать поборники идеи особой соборной русской цивилизации, было очевидно, что «с точки зрения этого органического понимания взаимных отношений мессианского и народного ясно обнаруживается логика всяческого национального мессианизма. А смягченный мессианизм, утверждающий особую близость русского Христа, превращается в явно фантастическое суждение, будто на всенародном дереве жизни ветвь нам ближе корня»