Раз в несколько месяцев мне приходилось тратить накопленные баллы на заказ пуль и по неделе обходиться без фруктов.
Я сам научился водить.
За домом, между высокими столбами, под брезентовым навесом, стоял черный запыленный джип. Он предназначался только для экстренных случаев – если мне потребуется спасаться бегством или ехать в больницу, но ждать экстренного случая, чтобы узнать, как водить, было бы глупо. Так что без всяких угрызений совести я открыл аптечку с инструкциями для экстренных случаев, примерно час читал руководство по вождению, после чего, полностью уверенный в себе, сел в джип, завел мотор и поехал назад, повалив один из столбов, – и на меня упал брезент.
Четыре недели спустя я уже ездил вокруг дома, как будто всю жизнь работал водителем, который ездит по кругу. Еще неделя – и у меня даже стало получаться ездить кругами против часовой стрелки. Природный дар, не иначе.
Я стал рисовать.
Это началось с книги по графике, продолжилось запойным чтением, которое длилось почти неделю, – я читал все книги по искусству, которые нашел в библиотеке. Рембрандтом я бы не стал, но попытаться никто не мешал, разве нет?
Рисовал я в основном пейзажи. Перепробовал разные техники, разные краски и основы, но в конце концов у меня всегда выходило более-менее одно и то же. Округлые холмы зеленых оттенков, иногда – на фоне оранжевого солнца. Или тесно посаженные деревья на линии горизонта. В основном – кипарисы или тополя или чего-нибудь еще, что было довольно просто нарисовать.
– А людей нет, – сказала Карен.
– Это случайность, – ответил я.
Она недоверчиво покачала головой:
– Милый, тебе нужно вернуться к людям, причем быстро. Пока ты не привык быть всегда один.
– Это вряд ли будет проблемой.
– А где же люди на твоих картинах?
– Людей трудно рисовать.
– Люди – это трудно. Точка. Тебе повезло, что хотя бы я с тобой разговариваю, а то бы ты разучился общаться.
Мы стояли в комнате для творчества, держа в руках бокалы с вином, – выпивали в честь открытия моей выставки. Только двое гостей в галерее, которую никто больше никогда не посетит. Это была милая игра. В тот момент я написал восемь картин.
– А ты? – спросил я. – Ты занимаешься каким-нибудь творчеством?
– О, особенным. Мне прекрасно удаются вулканы из папье-маше.
– А серьезно?
– Я серьезно, серьезно. Иногда я раскрашиваю их сверху красным фломастером – и выглядит так, как будто они извергаются. Очень страшно.
Она сделала еще глоток, посмотрела на одну из моих картин и сказала:
– Иногда я немного пишу.
– А что ты пишешь?
– В основном зарисовки. Иногда просто мысли, как в дневнике, – и тогда я пытаюсь проверить, получилось ли сделать из этого рассказ или сможет ли это стать основой для мысли, в которой будет нечто более серьезное. Но в последнее время я пишу меньше.