— Мать, мать! — зовет отец. — Где ты там? Иди слушай… Знаешь, негры-то что отчубучили?!
— Иду, иду, читай!
И мне:
— Ты поосторожнее с образцовыми, кто их разберет теперь…
Я грустно улыбаюсь ей вслед. Раздеваюсь и лезу под одеяло, потом беру со стола Миленкины тетради. Я уже читал их, но не могу не перечитывать. Каждый раз кажется, что разговариваю с ней, слышу ее голос. Открываю наугад… Но что-то мешает мне, не дает сосредоточиться. Радио!.. Передают барабанную музыку…
— Мам! — прошу я, как в детстве. — Выключи радио!
— Ты что, спишь уже? — заглядывает она, потом выключает в зале динамик. — А есть?!
— Спокойной ночи, — говорю я. — Завтра поем.
Скоро ложатся и старики — рано ложатся, как и положено старикам.
Тихо в доме, покойно.
Я перелистываю страницы тетрадей, которые трудно назвать дневником в привычном понимании этого слова. Тут есть что-то от самоанализа и отчета перед собой, но чаще это просто записи, сделанные по настроению. В них и грусть, и радость, и боль.
Оказалось, она часто страдала. И не оттого, что где-то задерживались мои письма (к этому, кстати, она относилась почти спокойно, зная, что бутылкой по морю письмо не отправишь), страдала оттого, что слишком медленно течет жизнь, слишком долго надо учиться, а ей хотелось скорее стать взрослой, самостоятельной, ни от кого ни в чем не зависеть и делать что-нибудь значительное, важное.
После школы она два года работала на обувной фабрике. От всех скрывала, как плакала по ночам, когда с непривычки болели пальцы и она не управлялась подшивать ранты к ботинкам, задерживала конвейер, или потом, когда уже научилась работать, но не выполнила вторую норму за больную подругу.
Поступая на отделение детской психологии пединститута, она писала: «Ну зачем людям расставаться! Почему так устроено, что я не могу, когда захочу, прийти на фабрику и опять стать на конвейер! Только потому, что учусь в институте?!» С фабрики она уходила ударницей, в красной косынке. Работалось ей в удовольствие, она даже грозилась «без гвоздя и заклепки» сшить мне модельные туфли, если я брошу свой якорь на суше. Шутила, но я верю, что она смогла бы сшить такие туфли, ей позавидовал бы любой классный сапожник.
…Но вот, наудачу, одна страничка…
XXXV
Милена пишет:
«В суете можно подумать, что мы рождены копаться в себе, ловить блошек и думать о собственной персоне, как о звезде первой величины — единственной основе мироздания!..
Ничего подобного! Единица — ноль!.. Небо ярко не одной звездой, а тысячами, миллионами, и каждая прекрасна. Так и люди. Надо, чтоб земные наши дела, даже самые маленькие, были ярки, как звезды.