Как понять, чем измерить всю ценность человеческого бытия?
«Человек не может жить один», — часто писала она в письмах, часто встречаются эти слова и в тетрадях. Казалось бы, прописная истина, почему она волновала ее?! Однажды я возразил ей:
«Как не может, кто это сказал?! Посмотри, сколько на свете одиноких бакенщиков, смотрителей маяков, лесников на кордонах? Живут же люди…»
Она ответила:
«Глупый… ты совсем не то говоришь! Человек не может жить сам для себя. И не важно, лесник он или директор завода. Одинок не пустынник, а тот, кто среди людей знает, помнит, видит одного себя. Они так устраиваются, что никого не беспокоят. У них почти никогда нет врагов. Все для них «ближние», товарищи. Не обижайся, но есть такие среди наших знакомых, среди твоих друзей…»
«Кто?» — спросил я в следующем письме.
«А сам не знаешь?»
Я догадался, но признаться сразу мне было стыдно:
«Он для меня загадка».
«Для тебя! А для меня нет…»
Впрочем, речь не о нем. Сколько надо воли, чтобы заставить себя отвлечься от житейских мелочей и думать о самом важном — о месте человека в жизни. Ведь сколькие из наших сверстников плывут «по воле волн…» — тоже мне, моряки!.. Независимость в мыслях, опытность или умудренность к смелость какая нужна, чтобы в шестнадцать или семнадцать лет твердо знать, как будет прожита твоя жизнь!
Ее нет. Но ее помнят в школе, на фабрике, в институте и везде словно чувствовали, что жизнь ее будет особенной, она многое совершит… Трагедия оборвала ее замыслы, быть может, в ту минуту, когда начиналась самая деятельная пора ее жизни.
Ее нет. Но в памяти живых она осталась.
Она писала:
«Не представляю себя мотыльком, красивой геранью на кухонном окошке, ни даже самой яркой звездой… И, знаешь, даже дельфином, о котором столько пишут, я не хотела бы стать. Зачем? Что хорошего? Менять оболочку за оболочкой, переходить из одной формы в другую и — ничего не делать… Нам, людям, повезло. Мы можем созидать, творить. Одно это отличает человека от всего остального в природе. Звери и птицы, деревья и травы завершают земной круг воспроизведением себе подобных. Человек же, не руша этот вековечный закон, создает свой мир, одухотворенный поэзией, красотой.
Я хочу любить — и я люблю. Хочу строить — и я могу это!.. Перед разумом человеческим можно преклоняться, это не грешно. Грешно другое — человеку быть скотиной. Тогда не стоит жить.
Увидеть бы, как лет через триста или пятьсот новые люди посмотрят назад, в прошлое, и удивятся нам, именно нам: как это мы сумели, при всех наших пороках, начать жизнь совсем необыкновенную, в том смысле необыкновенную, что все мы как бы отреклись от себя ради других, только не ради личностей, а ради в с е х других, родного народа ради…»