— Цэ дило! — утверждает Каплик. — Выпьем?!
— Ребята, — говорю я миролюбиво, — море — тоже вещь.
— Ну, знаешь, да! — опять как-то ревниво возмущается Колобов, и я чувствую, что другие слова готовы сорваться у него с языка, и я жду, но Светка предупреждает их торопливо-испуганным:
— Тимофей?!
Все переглядываются и, будто вспомнив что-то, умолкают. Ну что ж, их дело!.. Тусклые люстры над головой начинают слабо раскачиваться. Мне мерещится — ведь море спокойно, настоящей волны нет. Хорошо бы накинуть теперь капюшоны и выйти с Миленой на ют. Ах, как заманчива зелено-изумрудная толща Тихого океана!.. Но легкий звон рюмочного стекла возвращает меня в реальный мир.
Каплик повторяет:
— А цэ дило, старик. Ты подумай.
Никто не перебивает и не поддерживает его. Говорят о росписи стен в кафе, хвалят худграфовцев и какого-то Иванюкина, организовавшего здесь показательный студенческий джаз, исполняющий народные мелодии в современной интерпретации… Я слушаю их разговор в пол-уха и вдруг понимаю, что все хвалят Колобова: если б не вы, Тимофей Иванович, если б не вы!..
Ребята-ребята, вас-то кто модернизировал?!
Вероятно, они все знают обо мне больше, чем я думал… Светка рассказала — проинформировала, больше некому. Возможно, она знает, что на море мне уже не вернуться, потому что если видела Миленкину мать, если говорила с ней обо мне, та могла сказать, что у меня испортилось зрение. Миленкина мать знает…
Ну что ж, раз так…
Подзываю официантку с белым кокошником, только без малиновой луны на нем, требую принести поднос мороженого.
— Сколько порций? — спрашивает она. — Сколько уместится!
Светка ликует:
— Как ты догадался! Я только хотела попросить…
А я уже жалею о своей выходке, но умная официантка приносит нам по одной порции… Общий разговор переходит со студентов на учителей, вспоминают, что настает пора учительских семинаров.
— Надо дать несколько проблемных статей, — предлагает Половинкин. — У меня есть щекотливые темки.
Он спорит с молчащим Капликом, а Колобов спрашивает меня:
— Поможешь нам, или решил концы отдать, да?!
— Помогу. Если надо — о чем речь. — Наверно, я сильно пьян. Или они. Неужели не понимают, что я для них чучело, а не помощник.
— Нужен очерк. Добротный, да, лиричный, душевный такой, о хорошей учительнице…
Я слушаю Колобова и незаметно для себя начинаю мыслить «для газеты». В памяти образ Евдокии Дмитриевны, нашей неизменной классной руководительницы, милой, доброй, тихой женщины. Я привез ей океанскую раковину…
— Слышишь, Каплик, — Колобов стучит вилкой. — Запиши в план за Волновым!