— Кокошник обязательно с луной?
Она засмеялась:
— Обязательно!..
…Студенты не зря старались, здесь уютно. Мы сидим в широких мягких креслах: Светка, Слава Половинкин, Колобов, Каплик и я. Простая вечеринка — обмываем Волнова. Я думаю: с этого надо было начинать, а не с поездки на какой-то там силикатный…
Мы немножко захмелели от шампанского и коньяка. Хочется грустных песен и разговоров не о суетном, а значительных — о вечном и бесконечном в мире. Все считают себя сейчас верными товарищами, готовыми за друга в огонь и в воду. Это Колобов так сказал, да. А я не верю. Друзья обычно не так болтливы. Вот Каплик… Он молчальник среди нас. Цедит коньяк небольшими глотками, закусывает лимоном, много курит и словно забыл обо всех. Но он слушает, и как аист-вожак взмахом крыла ведет стаю, так и он управляет нестройным разговором, вставляя в чью-нибудь речь одну-две негромкие фразы.
— Слушай, старик, — говорит он мне после очередного длинного и, кажется, так и не завершенного Славкой тоста. — Плюнь ты на все. Море есть море, а ты — газетчик. Тебя не надо объезжать: запряг — и пошел!..
Мне иногда и самому приходит в голову мысль о том, что с морем покончено. Недавно опять был у окулиста. Врач ругалась — без очков совсем глаза испортишь, штурман!.. Хотя бы ненадолго мне надо уехать, дома я не освоюсь, дурацкий стыд мешает…
— Да-да, Волнов, у тебя — псевдоним!.. — говорит покровительственно Колобов. — Себе бы взял, да, да ты сам мастак!..
— Бросьте, — лениво отмахиваюсь я от них. — Не надоело?!
— Я брошу! — вскрикивает Тимофей и бацает кулаком по столу. Оправившись от непонятно чем вызванного приступа ярости, он сует мне под нос ладонь, чтобы я пожал и извинил его. Я пожимаю. — Извини меня, — говорит он, — извини, да, но я не могу спокойно, когда человек не понимает, от чего отказывается…
— Почему не понимаю, — возражаю я, — ты сейчас целоваться полезешь.
Светка предупредительно наклоняется к Колобову:
— Тимош!..
— Да ты не волнуйся, — успокаиваю я ее, — он ко мне полезет…
— Только нецелованных не трогай!.. — смеется Каплик и стукается своим бокалом с Половинкиным.
В глазах у Тимофея жуткая ярость — а что я такого сказал?! — испепеляюще смотрит он на меня и, кажется, хмель уже вышел из него. Медленно, внушительно говорит он мне:
— Ты не понимаешь еще, Волнов, что такое культура… А ты знаешь, что осенью я стану редактором — в принципе уже решено. И ты, ты, ты, Галушка, не знаешь, что будешь моим замом. А кого я на твое место посажу? Его, Волнова твоего! А он фордыбачится, да, как девица… Не знал, да, что штурманы такие пугливые…