По зрелой сенокосной поре (Горбачев) - страница 5

Ни памяти, ни следа не осталось.

Грустная и печальная действительность… Неужто и с нами будет так?

Дети и внуки придут поклониться нашему праху — не знаю, через пятьдесят или сто лет, — а и следа могил наших не найдут.

Сколько бы рукотворного величия ни оставляли мы на земле, никогда, ничем не искупится минута молчаливой скорби у праха предков, никогда ничем не заменится эта минута нерасторжимой связи с прошлым, с историей поколений и времен.

Я брожу по чужим могилам, у грядущих потомков защиты ищу и прощения: за нашу забывчивость и суетность нашу на земле не судите нас строго. Знайте же, вам болеть нашими болями, восстанавливать и воссоздавать загубленные связи природы.

О, если бы ваши корни проросли через мою могилу, через мое сердце!

Но для этого нужно, чтобы могилы русских остались на русской земле…

А пока я брожу по кладбищу, где все и вечно и тленно, и сохранившиеся надгробия — как символы времен. Почему они не вечны!..

Высокие, заматерелые клены и вязы, березы и липы — это и граница и черта старого кладбища. Под деревьями, в непролазных чащах, кое-где целы мраморные надгробия, убогие столбы разрушенных часовен, серые плиты камней с неровно высеченными крестами. Невыразимо печально и тревожно пахнут здесь травы, листва и сами могилы. Ветер проходит по верхам, не смея всколыхнуть сумрачную даже солнечным днем обитель.

В новой части кладбища вместо деревьев пока только хилые побеги. Но кустарники набирают силу. Разрослась сирень с жирными тяжелыми листьями, будто выкованными из жести. Много краснопупырчатой бузины. Кое-где непролазные, как бурелом, и грязные, как метлы дворников, заросли акации и полусухие, общипанные кусты роз.

Здесь тесно.

На двух-трех забытых могилах ставится новая. Кресты редки. Над холмиками все больше порыжелые пирамиды с пиками и звездами, возле них в обернутых газетами стеклянных банках голые веники букетов. И стаи, стаи воробьев, расклевывающих вместе со скорлупой поминальные яйца и просвирные крошки. Других птиц не слышно. Бесшумно, как тени, проходят старушки в черном.

…Долго смотрю я на блекнущий глянец.

Да, это она, моя Милена.

Карточка вылиняла по углам, я стараюсь не замечать этого. И не вижу. Вспоминаю только потом, когда, и уехав из города, один, буду не верить в случившееся.

Она улыбается. Волосы уложены по-новому: без бантика, без косы, — свободно спадают на шею, на грудь рассыпчатые волны. Я знаю, как она смотрела на себя чуть иронически в зеркало и, усмехаясь, спрашивала:

— Мам, хорошо?

— Хорошо, хорошо. Ты и без прически ему нравишься.