Он схватил мазутный, пробензиненный ватник и кинулся стегать им жену по лицу, по плечам, спине.
Любка не ожидала такого. Она уцепилась за полу ватника, повисла на отчимовом плече, закричала изо всей моченьки:
— У-бью-у!..
Ночью Люба всхлипывала под простыней. Она казалась себе одинокой и несчастной в этом большом мире. Никто не понимал ее, никто не видел, что она хочет людям хорошего. Босая, осторожно подсела к ней мать. В ночной рубашке, непричесанная, пахнущая теплом и сладким потом, она вдруг поцеловала Любку в висок, погладила по щеке.
— Не горюй, кроха, дурь из тебя выйдет со временем. Я маленькой тоже дурехой была.
— Не хочу я с ним жить. Давай уйдем, мам?!
— От кого уйдем, куда, лапочка ты моя гусиная?
— Ну как ты не понимаешь, — возмущалась Люба, хотя и знала, что сейчас мать понимает ее. — Помнишь, как хорошо нам было одним, помнишь, когда мы в деревне, у бабушки жили?
— Помню. Помню… — вздохнула мать. — В деревне всегда хорошо. Там воздух… чисто.
Люба приподняла голову, ткнулась горячим лбом в материн подбородок.
— Ну поедем в деревню, а? Поедем! Я тебя слушаться буду!
— Что поделаешь, рыжок, — не то себе, не то ей говорила мать. — На миру все на виду! Кругом одинаково.
— А-а, не хочешь!.. Говоришь, а сама не хочешь… Люди так не живут.
Мать молчала, точно не слышала дочериных слов. И Люба повторила еще раз, чтобы убедить ее:
— Там откровенно живут и без обмана.
— Я тебе лучше велосипед куплю, — пообещала мать, — дамский, с сеточкой на заднем колесе.
Не сейчас бы матери обещать дочке подарок. Любке сердце материно нужно, а не велосипед. Но не понять этого доброй матери, не утешить ей свою дочь посулами. И в сто раз горше Любе оттого, что она одна понимает это.
— Не буду я кататься на твоем велосипеде, — говорит она, натягивая на подбородок, на нос одеяло, оставляя незакрытыми только глаза. — Сама скоро заработаю, сама куплю.
Мать всхлипывает:
— За что ты меня терзаешь, Любка! Меня уже ненамного хватит. Подумай о себе.
— Не пропаду.
— Знаю. Оторвешься да так где-нибудь и сгниешь падалицей недозрелой. Я-то что тебе? Необразованная… Сейчас такие матеря никому не нужны стали. Людей на свете много, а все с оглядкой живут. Зачнут тебя совестливые тыкать да научать, и куска хлеба не прожуешь спокойно. Верно отец говорит — загнешься. Пить вот он стал — горе это, правда, а с чего все? Хваток мужик, другие и завидуют. Он и хлещет, и сосет зеленую… Я к нему и так, и боком, и по-всякому, а сколько мы помучились в жизни, настрадались, за что все? И нам охота пожить, вас в люди вывести. Ты вот: «деньги ворованные» — а нешто он как зря ворует? Если где доску какую не возьмет, не продаст — другой подберет, или так, в грязи пропадет. Ты лучше не тронь его. В доме без власти нельзя. А по себе скажу, и ты передуришь, пройдут капризы твои. Опять — невеститься начнешь, наряды справлять надо — куда без матери приклонишься?