В эту минуту мать не притворялась. Но Любка не осуждала тогда отчима. Он не лез к ней в душу, — не в пример матери, — и за это она была не то чтоб снисходительна, а как-то более спокойна в неприязни к нему.
…Тем временем, пока вспоминала Любка свое городское житье-бытье, бабка принесла на стол чашку творога, несколько головок зеленого с грядки лука, картошек, шматок вареного сала и нацедила с донышка трехлитровой бутыли стакан розовой самогонки, варенной на сахаре, с карамелью для прикрасы. Подавая кушанья и угощая, Настасья бросала на зятя настороженные взгляды, чувствовала, что гроза, которой она боялась, теперь пришла и надеяться, что ее пронесет стороной, нечего. Зять, однако, не спешил. А ей так хотелось поторопить его, узнать, что же стряслось в городе, как там, что сейчас с дочерью.
Толстыми, в зачернелых ссадинах пальцами Михаил отломил кусочек хлеба. Думая, с чего начать тяжелый и, как хотелось ему, откровенный разговор с тещей, поднес мякиш к губам. Хлеб сильно пахнул печью, поджаренным капустным листом и теплой золой. Совсем давно и очень похоже пахли и дышали таким вот жаром хлеба, вынутые из печи его матерью. Было это в детстве, лет тридцать назад. Но мать давно умерла, а сам он с тех пор повидал жизни.
Был в ремесленном училище, да там не столько учился, сколько с дружками по забегаловкам и барахолкам околачивался. Бывало, что останавливали они ночью прохожих, отбирая кошельки и снимая редкие в те поры часы «Победа». Попадался в милицию — и один, и со всей братией, но люди встречались добрые, верили слезам, отпускали. Пожалуй, не миновать бы ему отсидки, да в армию призвали служить. А корешей его всех пересажали. С тех пор Михаил и поумнел. С прошлым, как говорил, «завязал начисто» и разрешал себе «только честным способом зашибать копейку». Но без оглядки и тут было нельзя. Поставил себе дом крепкий, а нервы сдали; подлечишься рюмашкой — голова вроде и посветлеет. Вот только жена норовистая. Как сама — так на что попадя деньги тратит, а на водку дуре жалко, и вообще — сатана. Электропила. Дрель!..
Михаил сильно, как легавая, потянул воздух и, берясь за стакан с самогонкой, решил, что если бабка толк в хлебе знает, то поймет и его, не ошибется.
— Пей, пей, и закуси хорошенько, — бабка придвинула ему под руку сало.
Зятек осушил стакан залпом, чмокнул, крякнул, набирая полную грудь воздуха, и сказал бабке:
— А хлеб у тебя хороший, мать. У нас в городе такого не пекут. Вон, припер я тебе десяток буханок.
— Ешь, милый, ешь на здоровье. Хлебушко свежий, утрешний. Бог даст, и в нонешнем году урожай задастся. Тогда и жито соберем, и на самогоночку будет. Все с земли, милый, с земли.