— А как этот год картохи?
— Да вот пошли теперь, пошли. Мы с Любкою протяпали их, а то трава прямо задушила. Да и сухмень — сушит прямо все! Без сорной травы хоть на росах наберутся влаги картошки-то, а какие уж зацветают — те окучиваем. Урожай будет — и вам в город соберем, насыпем машину, чем есть поделимся.
Михаил слушал внимательно, но то ли снисходительная улыбка осталась у него на лице, то ли выражение довольства и превосходства над бабкой от выпитого самогона застыли на губах и не проходили. Настасья заметила это и подумала; «Хи-ит-рый. Ишь, хитрина в нем так и сидит, так и играет».
Зять воткнул тонкую, изъеденную ржавчиной и временем вилку в картошину с голубиное яйцо и поднял над столом, чуть в лампу не ткнул. Спросил:
— Почему у тебя картошка мелкая, а?!
Настасья смутилась, развела руками, не соображая, что ответить. А он и не ждал ответа. Откусил головку лука, сунул картошку за щеку, зачавкал.
— А крупную ты дочери сплавила, в город, да?! Жизнь там у нее чижолая?! То-то! А дочь твоя — умная, сплавила картошку на базар. Хорошую загонит, а дробней этой, гороху, накупит и сидит потом целый день, чистит.
Бабка сначала изумилась такому, но после подумала, как бы не было тут подвоха, а на дочь все-таки обиделась. Ради нее отрывает от себя лучший кусок, а она, поганая, вишь, что делает… Но не гоже при зяте хаять дочь, и Настасья схитрила:
— Жизнь ваша городская непутевая, мы ее плохо знаем. Почем знать, может, там и надо продать.
— Рожна ей надо, а не картохи, мать! — Михаил обтер ладонью губы. — Денег ей мало стало, а?! Ну ты скажи, это при моей-то работе!..
И он, больше опьяненный своей решимостью, чем хмелем, рыкнул теще в лицо:
— Все! Кончено! Больше мы с нею не живем! Потому, бабк, и приехал к тебе… А то скажешь, мешки забрали, а привезть не привезли… Что ж я тебе, жулик, что ли…
От града его слов Настасья подрагивала, словно заезженная лошаденка под дождем. Иногда к глазам подступала резь. Дочку свою она любила, а выходило, что опять у той жизнь не задалась. С первым мужем разошлась, лейтенантом был. А все из-за дурости, за лихачом пожить захотелось. Теперь и с этим нелады. Быстрокрылые они все такие, рано садятся… От первого Любка и от этого теперича внук, Юрок, — все наследство, и выхаживай их, как знаешь. «А им ли не жить, — трепенулась в голове у бабки мысль, — в доме все есть, сами при деле. Михаил на машине всякого добра понавезет столько, что и не работамши жить можно. С нечистой руки, видно, не идет впрок. А тут вот, — бабка жалко улыбнулась, — горбячишь, и никто тебе спасиба не скажет. Одна надежда на огород да на коровку, а кинешься сенца достать…»