— Мое, — согласился Арехин и взял тоненькую папочку, в которой и был-то один листок, который с большой натяжкой можно было назвать заявлением. Следовало из того листка, что некий гражданин неопределенной наружности, именующий себя волхвом Дорошкой встретил однажды жену гражданина во время посещения оной картинной галереи. Встретил и сказал, что откроет ей тайны, ее касаемые, и даже сверх того, чтобы не была она бабочкой, бьющейся в закрытое окно, когда рядом — открытая форточка.
Сказал и затерялся в толпе. Только с тех пор он время от времени является жене во сне и говорит такое, чего жене его знать никак не положено. А если другие узнают о том, что жена его в курсе некоторых событий, то подумают, что это он рассказал, и он может потерять доверие партии. Поэтому волхва Дорошку следует немедленно изловить и наказать так, чтобы впредь он никому и ничего не мог рассказать ни наяву, ни во сне. И подпись: Кременев Владимир.
Других материалов в папке не было. Либо товарищ Оболикшто счел, что их лучше к делу не приобщать, либо их и вовсе не было, других заявлений. Во всяком случае, письменных.
Арехин посмотрел на часы. Домой. Ванна, легкий ужин — и в Кремль.
По пути домой ему стало смешно. Ведь, по сути, дело возбуждалось по факту сновидений гражданки Кременевой. Товарищ Оболикшто решил посмеяться. Заставить Арехина расследовать сны.
Только сны — они разные бывают. Иные сны и расследовать можно, да еще не забыть пару браунингов-спесиаль прихватить на всякий случай.
Он и прихватил. Побрился, одежду переменил на цивильную, от ужина, подумав, отказался.
За час до полуночи Фоб и Дейм домчали его до стен Кремля.
Последние месяцы завелась у вождей привычка — работать допоздна, до полуночи, и все чады и домочадцы тоже спать не ложились, а занимались важными делами, всяк своими. Спали только дети, которым реже мамы, чаще бонны на ночь рассказывали сказки про Красного Илюшу Муромского и Белого Змея Горыныча. Не выходило без прислуги никак. И то: если уж в ссылке, в Шушенском у Ильича была прислуга, как без нее в Кремле-то обойтись? Арехин понимал обязательность института прислуги, но было интересно — как объясняли это победившему пролетариату?
Вот у волхва Дорошки и спросишь, одернул он себя. Найдешь сначала, а потом спросишь.
Кременевых он знал шапочно. Сам Кременев считался лучшим партийным теоретиком, чем гордился несказанно. Правда, в частной беседе Ильич сказал, что девичья, допартийная фамилия теоретика — Бревнов — совершенно точно определяет уровень мышления Кременева, да уж какой-никакой, но свой. Пусть будет. Нет гербовой, зато пипифакс под рукой, нескладно сочинил Ленин.