— И я одну цыганку знавал! — с живостью откликнулся Лука Лукич. — В молодости. На Ирбитской ярманке. Совсем башку было с ней потерял. Двух родительских рысаков в дар ей за песни принес. Всю выручку за оптовую продажу бараньих курдюков за кутеж с этой дамой в меблированных комнатах «Зауралье» оставил. Чуть с ума не сошел от ее песни «Эх, да запрягай-ка пару серых!» Вот пела — одуреть можно! Да я и одурел. Спасибо, родитель вовремя явился. Выпорол меня ременным кнутом с махрами и препроводил восвояси с трояком в кармане! — сказал с усмешкой Лука Лукич и, облокотись на стол, задумался, объятый минутной грустью о минувшей молодости…
А Татарников, уже не обращая внимания на то, слушает его Бобров или нет, продолжал вполголоса, в том же исповедном тоне, говорить о себе:
— Были мы с ним люди одной судьбы. Так во всяком случае было там — за границей. Да по-разному встретила нас родная степь! — вдруг почти вскрикнул Татарников, и Бобров на мгновение уловил в узких глазах гостя вспышку злых искорок.
— Во как?! — с удивлением сказал Лука Лукич.
— Сволочи! — хрипловатым голосом выругался Татарников.
Это явно понравилось хозяину. Он понимал, кого имел в виду Татарников, и потому с готовностью подхватил:
— Еще какие!.. То-то, дорогой мой. Поживешь здесь с ними — увидишь небо с овчинку!
— А я уже вижу… — так же глухо проговорил Татарников, чувствуя легкий озноб во всем пронизанном мелкой дрожью теле.
Бобров налил гостю чашку крепкого чая. Тот, обжигаясь, с жадностью замученного жаждой человека выпил ее и, несколько успокоившись, продолжал свой рассказ:
— Мы втихую перешли с ним границу. Повезло. Не задержали. А когда перебрались уже в глубь ваших степей, тут я вдруг понял, что ворочаться мне в свои края нельзя, не то что моему спутнику… Ему — что? Он — рядовой. Нижний чин. Полуграмотный, дескать. Несознательный. Бывший батрак. Такие советским товарищам ко двору. С него все — как с гуся вода. А каково мне, бывшему есаулу? Да к тому же кавалеру трех степеней Георгия?. Плюс — сыну конезаводчика?
— Я понимаю, — сочувственно сказал Лука Лукич.
— Спутничек мой повел себя со мной вдруг весьма подозрительно и предерзко. Что ни день, то грубей становился. что ни час — то наглее. Тут я понял — дело мое табак. Пора было опускать концы, в воду. Разговор по душам со следователями Чека мне не очень-то улыбался…
— Я думаю! Сохрани и помилуй! — поспешно откликнулся Лука Лукич, воровски озираясь вокруг и настороженно прислушиваясь.
И Татарников, заметив настороженность Луки Лукича, понял, что неробкий его хозяин не очень-то доверял стенам своего подозрительно тихого дома.