В полдень состоялось молебствие.
В открытой степи, за хутором, на высоком увале был разбит пропыленный, прополосканный степными ливнями и ветрами шатер походной церкви.
Палило.
Матовое от перекала солнце стояло почти над головой. По черным, как вороново крыло, парам, по скотопрогонным трактам, по выбитым конскими копытами выгонным выпасам, кружась в мятежной зловещей пляске, бесновались смерчи. Хищные степные птицы безмолвно кружились над толпой молящихся., и ветхие крылья хоругвей вяло трепетали на горячем ветру, пропитанном дымом далеких пожаров.
Вместе с бродячим причтом служил молебен и хуторской поп Аркадий. Несмотря на русую окладистую бороду, выглядел поп молодо. И по всей его осанке, в повадках, в выправке было что-то гусарское, удалое. Поговаривали, что он был в прошлом хорунжим в отряде атамана Анненкова, отпетым рубакой и лихим эскадронным запевалой, и все это было похоже на правду, Кадилом работал Аркадий, например, так лихо и беспечно, будто в руках у него был клинок, которым привык он поигрывать, кокетничая перед станичными зеваками и барышнями на полковом плацу. Большую, оправленную в фольговую ризу новоявленную икону богоматери держал на руках Елизар Дыбин — рослый, гвардейского склада мужик с насмешливыми глазами, старожил из хутора Арлагуля. Вытянувшись во весь немалый рост, он стоял, как столб, впереди толпы молящихся, и большие босые ноги его — пятки вместе, носки врозь — жгло разогретой полуденным жаром землей, как жжет под раскаленной печки. Но Елизар Дыбин с достойным терпением верующего христианина переносил эту пытку без внешних признаков раздражения.
От тяжелой, вправленной в шестиугольную темно-оливковую раму иконы, полуприкрытой расшитым гарусом холщовым полотенцем, тянуло сладковатым запахом столярного клея. И Елизар Дыбин, ощущая этот земной душок, исходивший от нерукотворного образа богоматери, испытывал некоторое смущение. А смущаясь, он мысленно просил бога простить ему, трижды грешному перед ним мужику, все его порочные сомнения в чудесном явлении этого образа какому-то, говорят, тотчас же прозревшему слепцу у ворот Абалакского женского монастыря в Зауралье…
Позади Елизара Дыбина, среди калек и юродивых, стояла на коленях немолодая женщина в ситцевой застиранной кофте, в дешевеньком выцветшем платке с бирюзовыми крапинками, прикрывавшем ее жгуче-черные волосы, тронутые на висках сединой. Это была соседка Елизара Дыбина, Ульйна Кичигина, мать шестерых детей, старшая из которых, восемнадцатилетняя Катюша, была у нее на выданье. Муж Ульяны Кичигиной, Архип Кичигин, переселившийся в конце прошлого века из Средней России в Приишимские степи, всю жизнь был батраком, а в конце прошлого года, после трехдневной забастовки поденщиков на бобровских табачных плантациях, в которой он играл, говорят, роль главаря и зачинщика, был найден убитым по соседству с табачными плантациями Луки Боброва.