— Это не сударский! — возражали ей все хором. — Сударский если полюбит, так не оставит. Это, должно, бродяга. То-то ты, Федосья, такая отчаянная!
— Ну уж, нашли отчаянную!.. Шли бы, в самом деле, на работу, дались вам мои волосы! А ты, Егордан, не смейся над парнем, он и без того извелся, все с книгами своими разговаривает. А они, видно, зовут его, зовут: «Учись, Никита!..» Вот через год откроется новая школа…
— А я думаю, что и в новой школе есть-пить надо будет, — мирно замечал отец, собираясь на работу.
Никита знал, что у него нет возможности учиться, но не мог унять свое желание. Он действительно больше с книгами разговаривал, чем с людьми. И во время короткого отдыха, сидел, уткнувшись в книгу, и за едой смотрел не в тарелку, а в книгу. А иногда, направляясь в лес осматривать петли на зайцев и тетеревов, садился на землю, прислонясь спиной к дереву, погружался в чтение и забывал все на свете.
Откуда-то доносится выстрел охотника, шуршит сухими листьями серая лесная мышь, свистнет где-нибудь рябчик. А тайга однообразно шумит, шумит… Никита изредка поднимает голову на шорох упавшей сухой ветки и все читает, читает…
Незаметно для себя он уже довольно хорошо стал понимать по-русски, хотя говорить все еще стеснялся. Он выучил наизусть почти всю хрестоматию Вахтеровых. Уже появились любимые стихи — об утренней заре и вечерних сумерках, о темных лесах, светлых речках, о любимой матери и несчастных сиротах, о мужественных людях и жалких трусах, о страдальцах за народ…
Правда, в стихах часто попадались непонятные слова и строки, но бойкая фантазия мальчика восполняла эти пробелы.
Румяной зарею
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонек…—
растягивая слова и отставая от отца, с которым рано утром шел на работу, читал Никита. «В се-ле…» — задумчиво повторял он и соображал, что речь, по-видимому, идет о подошве горы за рекой, где потух костер, оставленный каким-нибудь охотником.
Только версты полосаты
Попадаются одне…—
повторял он, сидя верхом на невозмутимо спокойном бычке и взволнованно вслушиваясь в звонкость стиха, удивлялся, каким это образом могли быть полосаты версты. Неужели это о боковых пеших тропках?
Одиноко страдая от несбыточного желания учиться, он вспоминал полные жалости строки: «Но кто-то камень положил в его протянутую руку…»
И что бы он ни делал, о чем бы ни думал, запавшие в сердце слова сами слетали с его губ:
Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь…
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славных путь.
Уже жили где-то в глубине сердца любимые образы русских писателей, ставших родными и близкими. Все они казались ему живыми — и горячо зовущий к свету Некрасов, и строго нахмуренный старец Толстойи с грустью наблюдающий жизнь Чехов… И все они звали Никиту туда, в широкий мир, возбуждая мучительный интерес к далеким краям, к большим, многолюдным городам. И не было среди этих писателей ни одного, который хвалил бы богатых и пренебрегал бы простыми бедняками.