— Милый, береги себя, — и тихо подтолкнула его к дверям.
Любовь, забота, тоска выразились в этих словах. Дрогнуло сердце, закружилась голова, и было мгновение, когда Никите захотелось плюхнуться на пол и закричать: «Не пойду!»
Зацепившись за дверной косяк, он выскочил во двор, позабыв поцеловать спящих малышей Сеньку и Майю. Теперь бы только не оглянуться, только бы перейти через поле.
Никита знал, что все вышли за ним гурьбой и стоят возле юрты, а Алексей идет сзади.
Морозное ясное утро. Густой, холодный воздух вливается в грудь словно кумыс. Недавно выпавший снег сверкает бесчисленными звездочками, он пушист и мягок, как новое заячье одеяло. На белой поляне торчат кое-где стебельки сорняков. Суетливые чечетки то садятся на них, то снова взлетают. Они, кажется, больше развлекаются, чем кормятся, и будто нарочно раскачивают стебельки и осыпают семечки. На опушке леса дремлют поредевшие крупные лиственницы, вытянув обсыпанные снегом ветви, точно руки в рваных рукавицах. А на востоке голубое небо подрумянилось, как пенка на молоке.
Никита и Алексей шли один за другим по узкой дорожке. Снег поскрипывал у них под ногами. Молча пересекли они Дулгалах.
— Никита! — сказал вдруг Алексей, забежав вперед, и, повернувшись к брату, пошел бочком.
— А? — глухо промычал Никита.
— Никита, ты когда вернешься?
— К рождеству, милый… — Тугой комок застрял у Никиты в горле. Оттолкнув Алексея в сторону, он опередил его и сердито проворчал: — Иди сзади!
Братья молча плакали, но каждый делал вид, что не замечает слез другого.
Долго шли они так.
— Давай поиграем! — неожиданно сказал Никита и положил на землю пожитки.
— Давай! — обрадовался Алексей.
Они бегали, прыгали, падали на спину с распростертыми руками в снег и смеялись над отпечатком своих тел. Потом Алексей сзади набросился на брата, и они начали бороться. Никита нарочно упал лицом вниз, но тут же поднялся. Весь он был облеплен снегом и, смешно кривляясь скакал на месте, отплевываясь и хлопая ресницами. Ребята громко смеялись, и на сердце у обоих стало немного легче. Но потом они опять молча зашагали, подавленные предстоящей разлукой.
— Никита!
— А?
— Я буду приходить сюда и смотреть на наши отпечатки в снегу. До рождества небось целых сто дней. Да ты и тогда не приедешь, я знаю: будет мороз, а надеть тебе нечего… — Алексей засопел, собираясь заплакать.
У Никиты тоже навернулись слезы на глаза, и потому все, что он видел вдалеке — ивы, лес, пустые летние строения, — расплывалось и вытягивалось.
Когда они пришли, Кирилловы сидели за утренним чаем. Румяный учитель, поглаживая мягкие волосы, сказал: