— Может, прочтешь? — попросил Бобров и, видя нерешительность Никиты, добавил: — Я, видно, забыл уже.
Никита, волнуясь, начал читать.
…Ноги босы, грязно тело
И едва прикрыта грудь…
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славных путь, —
от души уговаривал он маленького, робкого и такого родного ему оборванного мальчонку, каким еще совсем недавно был он сам, Никита.
…Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну, что ж! —
старался он побыстрее кое-как выговорить эти две непонятные ему строки, чтобы, взмахнув рукой, отчетливо произнести следующие, близкие и дорогие:
Случай тоже уж не новый —
Не робей, не пропадешь!
Не без добрых душ на свете —
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете —
Сон свершится наяву!
Всегда он не любил это иглистое и непонятное слово «поприще», зато дальше все было опять ясно и просто:
Знай работай да не трусь…
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!
— Да, Никита, нам с тобой есть за что любить родную Русь, — задумчиво произнес Бобров. — А ведь ты неплохо читаешь… Как-то незаметно вырос ты, брат!
Никита, ободренный похвалой, прочел еще пушкинский «Зимний вечер».
— Хорошо! — сказал с улыбкой Бобров. — Только с ударениями не всегда у тебя ладно. Ведь не «синица» за морем жила, а «синица».
— А ну, еще! — попросил Федор, безуспешно старясь развеселиться.
И Никита, прочел «Мартышку и очки», «Утопленника» и еще несколько стихотворений.
— А я вот ни одного не помню, — грустно сказал Федор, вставая. — Что ж, поедем…
После этого стихи читали не только на каждом привале, но и в пути. Превосходно читал сам Бобров задумчивые, сердечные и неиссякаемо бодрые стихи русских поэтов.
— А я вот ни одного не помню, — все сокрушался Федор и лишь изредка присоединялся к пению.
Наконец в сумраке осеннего вечера перед путниками открылась бескрайная серебряная равнина Лены. За рекой блестели бесчисленные огоньки невидимого города, словно кто-то густо рассыпал их по берегу.
У Никиты забилось сердце, по телу пробежала теплая волна.
Спускаясь с горы, путники будто плыли высоко в тумане. И казалось, что если пустить скачущего коня с поворота прямо на запад, то он одним прыжком очутится на том берегу, среди бесчисленных огоньков.
Вот и родной красный Якутск, город, который советские люди всех национальностей отстояли от врагов.
Заехали они к старикам Насыру и Рахиле, у которых опять жил Бобров. А на другой день Виктор Алексеевич повел Никиту в педтехникум.
Директор техникума, высокий, худощавый старик с пышными седыми усами, поминутно поправлявший нацепленные на нос маленькие очки в железной оправе, встретил Боброва как старого знакомого. Весело поглядывая своими по-детски чистыми и живыми голубыми глазами то на Боброва, то на смущенно остановившегося в дверях Никиту, он слушал доводы Виктора Алексеевича о необходимости зачисления Никиты в техникум.