Придя в себя и поглядев на тихо работающего Про-ню, Никита снова берется за книгу.
Вот здоровенный казачина повел двух нищих — дряхлого деда с маленьким внуком — в их «наслежное управление».
«— Болит головонька-то? Родненький ты мой!.. Измучили они нас с тобой… Звери! Кинжал пропал, вишь ты, да платок девчонка потеряла, ну, они и навалились на нас!.. Ох, господи!., за что наказуешь?» — скрипит дед после того, как казаки, обыскав нищих, не нашли у них ничего.
«Звери! Сытые звери!» — соглашается Никита, становясь всем своим существом на защиту старика и мальчика, хотя ему, так же как и Леньке, казалось, что «дед опять нашалил чего-то»…
«— Ленька!.. Погляди-ка!.. — вдруг всхлипнул дед восторженно и, весь корчась от удушливого кашля, протянул внучку что-то длинное и блестящее. — В серебре! серебро ведь… полсотни стоит!..
Руки и губы у него дрожали от жадности и боли, и все лицо передергивалось».
«Украл-таки кинжал!» — без чувства осуждения и почти одобрительно подумал Никита.
«— Спрячь скорей!., ах, дедушка, спрячь!..» — не читает, а слышит Никита умоляющий шепот Леньки.
«— …Дураки они! И платок взял — вот он где!..
Он выхватил дрожащими руками платок из своих лохмотьев и потряс им перед лицом Леньки».
И перед лицом Никиты, бросая его в жар, на дрожащих руках старика растянулся голубой с цветочками платок плачущей девочки.
«А дед скрипел:
— Кабы сто рублей скопить!.. Умер бы я тогда покойно…
— Ну!.. — вдруг вспыхнуло что-то в Леньке. — Молчи уж ты! Умер бы, умер бы… А не умираешь вот… Воруешь!.. — взвизгнул Ленька и вдруг, весь дрожа, вскочил на ноги. — Вот ты старый!.. У-у! — И сжав маленький, сухой кулачок, он потряс им перед носом внезапно замолкшего деда и снова грузно опустился на землю, продолжая сквозь зубы: — У дити украл… Ах, хорошо!.. Старый, а туда же… Не будет тебе на том свете прощенья за это!..»
А дальше Никита читает, часто останавливаясь и с трудом переводя дыхание, будто с тяжелой ношей поднимается на гору.
«Насыпали холм земли и на нем поставили грубый каменный крест».
Последние слова рассказа ввергли Никиту в тяжелое раздумье. Виноваты все, кроме плачущей девочки, — решает он. Казаки обыскивали беззащитных нищих, дед украл голубой с цветками платок девочки, а Ленька жестоко оскорбил деда, воровавшего ради него же. Но в то же время можно и оправдать всех: казаки обыскали воров, нищий дед украл по страшной нужде, Ленька оскорбил деда из жалости к девочке.
Никита старается не думать о страшном рассказе, ему хочется отвлечься чем-нибудь, он даже нарочно покашливает, чтобы обратить на себя внимание Данилова, но тот, видимо закончив работу, сидит, склонив голову к плечу, и, постукивая кончиками пальцев по столу, смотрит на свою газету. А из Никитиной головы не выходит Ленька, «который лежал, раскинув руки и лицом вниз, в жидкой грязи…» Кто-то невидимый и жестокий совершил страшное преступление. Но кто?..