Ибо то, чему мне пришлось научиться в последние годы, я наконец хорошо усвоил и уже никогда не забуду. Именно то, что я не немец, не европеец, а возможно и не вполне человек (европейцы, во всяком случае, предпочитают мне наихудших представителей свой расы), а еврей.
А я тому и рад! Теперь я больше не хочу для себя никаких исключений и не имею ничего против, если меня валят в одну кучу с другими. Потому что я убедился, что на противной стороне (которая в моих глазах уже не выглядит образцовой) всё тоже смешалось в одну кучу. Я убедился, что тот, с кем я мнил себя наравне, находит себе сообщество в той самой куче. Я узнал, что и Кандинский в делах и поступках евреев видит лишь скверну, а в скверных поступках евреев — исключительно еврейскую сущность, и тогда я отказался от всякой надежды на понимание. Мы люди разных видов. И это окончательно!
Поэтому Вы поймёте, что я теперь занимаюсь лишь тем, что служит поддержанию жизни. Возможно, следующие поколения когда-нибудь снова обретут способность грезить. Я не желаю этого ни им, ни себе. Напротив, я бы многое дал за возможность привести их к отрезвлению.
Пускай же Кандинский из прошлого и Кандинский нынешний по справедливости разделят между собой мой сердечный привет, исполненный глубокого уважения.
[на машинописной копии письма, оставшейся у Шёнберга, подписи нет]
Шёнберг. Фотоателье Schlosser & Wenisch. Прага. 1924
64. Кандинский — Шёнбергу
24 апреля 1923 г
Веймар
Баухауз
Дорогой господин Шёнберг, вчера получил я Ваше письмо, и оно до крайности меня потрясло и обидело>73. Никогда я не мог предположить, что мы — именно мы с Вами — будем писать друг другу такое. Я не знаю, кто заинтересован в том, чтобы поколебать и, быть может, окончательно разрушить наши, я был уверен, столь прочные, чисто человеческие отношения. Вы пишете: «Это окончательно». Но кому от этого польза?
Я люблю Вас как художника и человека, лучше, наверно, сказать — как человека и художника. В таких случаях я меньше всего думаю о национальности, мне до неё нет ровно никакого дела. Среди моих годами испытанных друзей (само слово «друг» очень много значит для меня, я редко его употребляю) больше евреев, чем русских и немцев. С одним из них у меня прочная связь ещё с гимназических времён, она длится уже сорок лет. Такие отношения сохраняются «до гробовой доски».
Когда по возвращении в Германию я не нашёл Вас в Берлине, то очень огорчился, потому что годами мечтал о нашей встрече. Если бы встретил Вас в Берлине, мы могли бы обсудить много острых вопросов и среди них «еврейский вопрос». Так хотелось бы услышать Ваше мнение об этом. Бывают времена, когда «дьявол» выползает наружу и подыскивает головы и уста, подходящие для его проделок. У каждой нации есть свои особенности, которые могут сказываться в определённом круге, и потому наряду с «одержимыми» личностями иногда появляются «одержимые» нации. Это болезнь, подлежащая лечению. И во время этой болезни проявляются два ужасающих свойства: негативная (разрушительная) сила и ложь, которая тоже действует разрушительно. Вы же меня понимаете? Только в этом смысле и можно говорить об общей «куче». Мы с Вами не принадлежим никакой куче и печальнее всего будет, если мы начнём швырять друг друга в какую-нибудь из них. Если не приспособлен для жизни в куче, можешь всё-таки — хладнокровно или с болью в сердце — размышлять о своей нации, о её врождённых свойствах и привнесённых временем изменениях.