Без меня она сюда еще приедет, как же, а вот со мной…
Это было светлое, это было такое драгоценное мгновение, и его я смог уловить в выражении Моны Лизы.
Ее странная, блуждающая едва-едва улыбка говорила, что счастье, пожалуй, все-таки существует, оно не может не быть, если хоть раз в жизни удается приехать сюда вместе с любимым существом.
Мы выходили из зала, и дочка произнесла тихо-тихо:
– Ты знаешь, я смотрела… Я почувствовала…
– Что же ты почувствовала?
– Не знаю. Но, может, ты и прав…
Ну а потом, когда мы пришли домой и сели ужинать, она подняла бокал с пепси-колой за наше пребывание в Париже, без которого, как она поняла, она уже жить не сможет.
– Знала бы мама, что ты пьешь холодную пепси, – заметил я.
– Но она же не узнает, – возразила девочка.
– Это почему?
– Да потому, что мы с тобой теперь друзья!
Вот и это свидание, с собственной дочкой, тоже произошло в Париже. Через много-много лет.
Среди нашей жизни, заполненной событиями, имеющими политическое и государственное значение, никто, понятно, не заметил крошечного события, происшедшего в Глинковском районе на Смоленщине, где 17 сентября люди отпраздновали шестидесятую годовщину освобождения от немецко-фашистских захватчиков. Да и я, закопанный в повседневные дела, ничего бы не вспомнил, если бы не робкий звоночек из администрации района с приглашением приехать на торжество. Все-таки родина отцов. И вот чудо, сам бы не поверил, но бросил все дела и поехал.
Хочу пояснить. Деревня, которой уже ныне нет, называлась Радино – родина моих отцов. Там, на окраине соседней деревни Белый Холм, – могилы деда с бабкой. Отец, переиначивая знаменитую песню, когда мы везли кресты на багажнике машины в родную деревеньку, чтобы поставить на могиле бабки и деда, пел: «С чего начинается Радино… С Смоленска оно начинается!» Бабушка моя, Варвара Семеновна, погибла во время войны в сорок первом году. Фашисты сожгли избы и выгнали жителей в лес. Там, в наскоро вырытом окопчике, она, залитая осенним дождем, скончалась. А захоронила ее ночью соседка, которую здесь звали Птушенька, она и показала могилу. А у самой Птушеньки немцы расстреляли двоих детей.
Конечно, хотел я повидаться с двоюродным братом Валентином, в прошлом мировым рекордсменом по конькам, ныне профессором. А судьба у нас схожа: он в годы войны пережил здесь, на Смоленщине, весь ужас оккупации, а на фронте погиб его отец Степан, брат моего отца. Мой же отец, слава богу, пройдя всю войну, вернулся. И там мы с сестрой, потерянные в далеких детдомах, выжили. Мой отец не освобождал Смоленщину, но страну он защитил. А вот наш знаменитый земляк Александр Трифонович Твардовский, с ним мой отец в детстве посещал одну школу, его родина – сельцо Загорье, освобождал эти места. Однажды у моего знакомого писателя на стене я увидел фотографию: Твардовский в шинели, скорбно опустив голову, стоит на погосте уничтоженного войной отцовского дома. А уж стихи, посвященные войне, особенно «Василия Теркина» – всю поэму от первой до последней строчки я когда-то знал наизусть. Обращаясь к землякам в листовке, которая была сброшена в эти места, поэт писал: