* * *
Кажется, она просила, чтобы вас привели к ней, когда она умирала, но вам не разрешили.
Не разрешили, и я узнал о ее смерти от своей жены, которая проделала долгий путь из Италии, несмотря на болезнь, чтобы сказать мне об этом, чтобы я не услышал об этом от кого-то другого. Она была нежна и ласкова со мной. Она поцеловала меня, она меня успокаивала, она вела себя так, как ни одна женщина в мире не смогла бы, разве что моя мать. Должен заметить, это было не в первый раз: она однажды приехала из-за границы, чтобы повидать меня и сказать, что была вынуждена ради наших мальчиков изменить свое имя, заверила меня, что никогда не разведется со мной. После моего освобождения она назначила мне содержание и позволила встречаться с детьми два раза в год. Она написала мне очень трогательное и ласковое письмо. Все, включая наши имущественные вопросы, было урегулировано между нами самым полюбовным образом, пока мои друзья, в необоснованном стремлении потребовать для меня большего, не испортили наши отношения. Почему люди не могли оставить нас в покое и позволить нам самим разобраться в нашей жизни?
* * *
Я думаю, что ваша жизнь в тот момент, полная гнева, душевной боли и горечи, которые не имели выхода, должна была вывести вас из нормального состояния психического равновесия.
Так оно и было, но мне наконец позволили иметь перо и бумагу. А до этого мое сознание было спутано и полно пагубных мыслей. Я начал писать большое письмо Бози, и одна только возможность снова писать была подобна огромной очистительной волне, смывшей всю горечь, негодование и раздражение, накопившиеся за полтора года молчания и одиночества. Я писал его как письмо под названием Epistola: In Carcere et Vinculis, письмо из тюрьмы, написанное в оковах[6], потому что именно форма письма соответствовала тому, что я хотел сказать. Я не пытался оправдать свое поведение за последние пять лет, но лишь объяснить его, рассказать о своем невообразимом поведении в отношении Бози и его отца. Мне не позволили отослать его, что оказалось удачей, потому что Бози, несомненно, уничтожил бы его, придя в ярость от моих упреков. Большое значение для меня имело и то, что, описывая свой тюремный опыт, я помогал себе подготовиться к возвращению в свободный мир, принять тот факт, что я был обычным заключенным в обычной тюрьме, и научиться не стыдиться этого.
* * *
Вы как образованный человек должны были страдать больше, чем другие заключенные, но, возможно, в этом было и некоторое преимущество? Вы сами могли начать свое восстановление.