В узком пространстве между отдельными мраморными гробницами, в которых покоится прах моих предков, ничем не пахнет. А я ожидала учуять запах мамы и папы – их парфюма, шампуня, чего-то подобного. Или, быть может, пыли и паутины. Отсутствие запахов отзывается пустотой внутри меня. Родителей нет…
Все гробницы моих предков в этом родовом склепе обозначены табличками с именами и датами рождения и смерти. На самом деле они больше походят на холодильные камеры в морге, которые показывают в криминальных сериалах: достаточно большие, чтобы заползти внутрь, если тебе захочется попробовать. Думаю, мы, Тёрны, рано или поздно все окажемся внутри таких холодильников для хранения плоти. Нам всем придется туда заползти.
Я не задерживаюсь надолго в склепе. Шепчу несколько слов маме и папе (но умалчиваю о том, что нашла тело Фрейи: мне не хочется, чтобы родители об этом узнали). И чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Но я уже не плачу так сильно, как в прошлом году. И почему-то мне кажется, что родители этому только рады.
Впрочем, я все еще сильно скучаю по ним. Жутко скучаю. Каждый день, когда я просыпаюсь и вспоминаю, что они ушли, сердце словно пронзает насквозь укол боли. И к этому невозможно привыкнуть. Разве что со временем ты перестаешь удивляться. Возможно, именно это имела в виду доктор Эренфельд, когда говорила, что надо жить дальше…
Возвращаясь назад по дорожке, я снова прохожу мимо могилы Эдны Миллер. Фрейю, наверное, похоронят где-то рядом через неделю или около того. От этой мысли у меня окончательно портится настроение. Люди моего возраста не должны лежать в могилах. И хотя мы с Фрейей не питали друг к другу любви, я вынуждена признать: она была яркой, волевой и сильной девушкой, пользовавшейся авторитетом и влиянием. А теперь вся это Фрейенность обратится в тлен. Я не могу себе это представить.
Мое внимание от могилы Эдны отвлекает плач. На скамейке у ближайшей стены кладбища сидит парень – согнувшись, упершись локтями в колени, закрыв лицо руками. И из его груди вырываются глубокие, сотрясающие все ребра всхлипы.
Я раньше не могла представить себе Доминика Миллера плачущим. А теперь вижу его в слезах уже второй раз. При взгляде на парня мое сердце сжимается от боли. Но почему он здесь, на кладбище? Где его родители? Я замираю на месте, не зная, как поступить. Уйти, сделав вид, будто я его не заметила? Или подойти? От принятия решения меня освобождает звонящий телефон Доминика. Даже не посмотрев в мою сторону, он проводит ладонью по лицу, делает глубокий вдох и отвечает: