Змееныш хлопает в ладоши. И зал наполняют голоса:
— Доброго вечера!
Голоса сливаются в один, и я шевелю губами.
Нельзя выделяться.
Нельзя.
А взгляд сиу задерживается на мне. И в темно-зеленых почти погасших глазах мне видится эхо боли. Очень далекое, почти погасшее.
— Доброго дня, мои дорогие, — Змееныш разводит руки, будто желая обнять всех. И от этого простого жеста, показного даже, мои соседки заливаются алой краской.
Кто-то тихо ахает.
— Присаживайтесь, — он садится первым. И кресло рядом занимает Августа, за нею — сиу. А с другой стороны устраивается орчанка, неловко, поскольку стол слишком низок, а стул — узок для неё. И орчанка горбится, силясь вписаться в эту неудобную мебель.
Мы тоже садимся. Сперва те, кто ближе к столу Змееныша, потом другие. Наша очередь в конце, и мои соседки терпеливо ждут.
Я тоже.
Не выделяюсь.
Улыбаюсь. Им. Змеенышу. И тем теням, что скользят по залу. Тоже женщины, но в платьях черных, глухих. Их волосы спрятаны под простые чепцы, а поверх платьев надеты белоснежные фартуки. Они уже немолоды и некрасивы, но чувствую спиной редкие ревнивые взгляды.
И они тоже?
Да он что, вконец свихнулся? Нет, с одной стороны правильно. Змееныш окружил себя беззаветно преданными людьми. С другой… это надо остановить, пока не поздно.
На тарелку передо мной плюхается желтоватый ком каши. Переваренная, сдобренная жиром и почти без соли. Есть такое можно лишь с голодухи, но я голодна, а потому ем, стараясь не слишком спешить.
Салли-первая жует.
И вторая.
В каше попадаются волоконца мяса, но вообще мог бы и позаботиться о женах, муженек. С такой диетой недолго и скопытиться. Или не важно? Других найдет?
А вот на его столе еда другая. Вижу запеченного поросенка, и ветчину, перепелок, выложенных горкой. Ягоды. Фрукты какие-то.
И запах мяса, сдобренного приправами куда как щедрее, чем наша каша, доносится.
— Сегодня я счастлив объявить, что очень скоро многие из вас найдут свое счастье.
Да уж, с красноречием у него явные проблемы. Нанял бы кого речи писать. Или им без разницы? Жены, которые младшие, подняли головы, уставились. Ишь, и шеи тянут, желая разглядеть любимого Наставника получше. И я тяну. А что делать?
— И возможно, кому-то из вас это покажется предательством по отношению ко мне, — он держал в руке тощую перепелку, что несколько не увязывалось с общей торжественностью речи. — Однако спешу заверить, что главное для меня — достижение нашей общей цели! А для этого необходимы жертвы.
И уже знаю, кем станут жертвовать.
— Вы должны сберечь любовь ко мне в своих сердцах. И я не сомневаюсь, что так оно и случится.