Новые технологии также порождают совершенно новые стратегии причинения эмоционального ущерба. Никто в ночном клубе в Орландо в июне 2016 года – ни один из 49 убитых, 53 раненых, сотен или тысяч получивших иные травмы – не собирался никого атаковать. Живы эти люди или мертвы, не имело никакого значения ни для одного текущего военного конфликта или сражения. Они были убиты на войне, в которой в действительности не участвовали, и являлись не «сопутствующими» потерями, а целевыми жертвами. Они стали невольными участниками жестокого представления, развернутого с помощью науки и техники, и подтверждением его эффективности. Причиной убийств и ранений было желание воспроизвести картину в СМИ. Они были частью психологической войны, нацеленной на то, чтобы вызвать страх и страдание.
Всемирная паутина во многих отношениях стала новой территорией войны. В пугающем размышлении о кибервойне Крис Демчак, профессор кибербезопасности Военно-морского колледжа США, выдвигает предположение, что мы вступили в эпоху «демократизации глобального преследования». Киберпространство, «целиком и полностью созданное человеком, принадлежащее человеку, поддерживаемое человеком, обновляемое человеком, контролируемое человеком, защищаемое человеком и разрушаемое человеком», сделало насилие более простым делом. Оно «нивелировало три традиционно труднопреодолимых системных препятствия для преследования, а именно: масштаб, близость и точность»[431].
Война в прошлом требовала ресурсов для организации и снабжения армий, преодоления больших расстояний для ведения активных боевых действий, а также для сопутствующих исследований, технологий, производства и обучения. Теперь, с появлением кибертехнологий войны, потенциальные атакующие могут обойтись ограниченными ресурсами и малым числом людей и безнаказанно нападать на кого угодно где угодно. «Характеристики открытого глобально, не знающего ограничений, непрозрачного киберпространства не только создали больше богатства, но и демократизировали преследование чужаков по собственному усмотрению при слабом или отсутствующем государственном или общественном контроле, который обуздывает аппетиты или ограничивает успех». Эта «виртуальная анархия» Всемирной паутины, отмечает ученый, «привела не к войне в нашем привычном понимании, а к конфликту промежуточного характера между миром и войной, в котором участвуют не только государства, но и любой, кто имеет доступ, время и минимально необходимое оборудование»[432].
Кибервойна не требует солдат, одетых в военную форму, видимых всем вторжений или физически очевидной военной мощи. Она больше похожа на запутанную системную борьбу, «в которой… могут требоваться годы на развертывание кампаний, по большей части скрытых путем многоуровневого обмана, и медленное, глубокое системное истощение противника, а не на идентифицируемые, понятно откуда исходящие, прямые физические удары. Это состояние не мира, но и, определенно, не традиционной войны» меняет характер противоборства в обозримом будущем. Киберпространство в настоящее время представляет собой «чреватую конфликтами среду, пронизывающую глобально критически значимые системы любого подключенного общества». Ссылаясь на традиционную идею государственного суверенитета и независимости, более или менее завершившую Тридцатилетнюю войну в 1648 году, Демчак предсказывает появление новой Кибервестфальской системы для управления всемирной сетью. Она также считает, что важность этой сети для национального суверенитета не вполне осознается и понимается. Обращаясь к довольно простой форме технологического детерминизма, она выдвигает предположение, что киберпространство в настоящее время присоединяется к другим технологиям, трансформировавшим войну в прошлом, – от «стремени, большого лука, пороха, парового двигателя, телеграфа, радиолокатора до ядерного распада»