На танцевальной площадке было тесно и душно. Аннушка то и дело обмахивалась белым платочком, который потом засовывала под ремешок часов. На ней была его бескозырка. Когда он попытался отобрать ее, Аннушка увернулась. Знала, что без бескозырки он не может вернуться на корабль. А было уже поздно.
Наконец она сжалилась над ним: «Ладно, возьми. Очень надо…» Она поджала губы. И он побежал, все время оглядываясь и думая о том, как бы не опоздать на последний баркас.
Так случилось, что сигнал большого сбора он услышал возле штаба флота.
А потом, стоя на баркасе, он увидел, как один за другим погасли в темной дали инкерманские створные огни и херсонесский маяк. И сразу появилось что-то зловещее в темном, сгустившемся небе над Севастополем, в темном море. А он, грешным делом, все еще улыбался и теребил бескозырку. И почему это все девчонки любят щеголять в бескозырках?..
Он продолжал улыбаться, даже когда спустился в кубрик. Он был уверен, что все уже спят. Но стоило ему прилечь на свою койку, как сверху свесилась вихрастая голова и Костя Арабаджи спросил шепотом:
— Видел Клавку?
— Видел. Сказала, что будет ждать.
— А у тебя как дела? Впрочем, можешь не отвечать. Факт на лице.
Нечаев притворился спящим. Косте только попадись на зуб!.. Костя был родом из тихой Балаклавы, но мог заткнуть за пояс любого потомственного одессита. Неужели не отстанет? Но тут Нечаева выручил Яков Белкин. Приподнявшись на локте, тот так рявкнул, что Костя поспешил спрятать голову под подушку.
И стало тихо. Из открытого иллюминатора в кубрик проникал по-ночному теплый шелест моря. В темноте смутно белели простыни и подушки, придавленные головами спящих. А Нечаев лежал и думал, что за полтора года, которые они провели бок о бок в одном кубрике, и балагур Костя Арабаджи, и увалень Яков Белкин — вот о ком не скажешь, что он родом из Одессы! — и тихий Шкляр по прозвищу Сеня-Сенечка, чья койка была напротив, и все остальные матросы стали ему так дороги и необходимы, что теперь он не мыслил себе дальнейшей жизни без них.
Когда корабль выходит в открытое море и вдруг раздается высокий сигнал тревоги, и все занимают свои места согласно боевому расписанию, и от напряженного ожидания на скулах натягивается кожа, — в такие минуты с особой остротой радуешься, что ты не одинок. Хорошо, что рядом с тобой товарищи. Вот они стоят с отрешенными лицами, в брезентовых робах. Один, второй, третий… И вдруг ты начинаешь понимать, что они тебе дороже всех людей на свете. Что ты без них?
И теперь он тоже думал о них. С нежностью. Пусть спят, пусть отдыхают…